Беда по вызову

Корреспонденты тараторили с экрана о предполагаемых мотивах убийства. Все сходились во мнении, что оно не носит заказной характер и никак не связано с редакторской деятельностью. Газета острых тем не трогала, конкурентом никому не была. Растерянные сотрудники вяло отвечали на вопросы:

— Нет, не видели никого постороннего, нет, не знаем, не помним, не слышали, редко здесь появляемся, всегда на задании… Из кабинета ничего не пропало, даже редкая коллекция автомоделей, которая стоит недешево.

Из Бэлкиного офиса я выбралась только к вечеру в очень скверном настроении. До свидания с Козловым оставался час. Залив полный бак бензина, я выехала на загородную трассу и погнала своего конька-горбунка со всей возможной для него скоростью. Бесшабашная, сумасбродная Элка иногда очень остро чувствует свою неприкаянность и одиночество. Такие приступы я стараюсь пережить наедине с собой. Я запираюсь в своей квартире и не отвечаю на звонки, или уезжаю за город и нарезаю круги по кольцевой дороге. Не то, чтобы я себя жалею, нет — я на себя злюсь. Злюсь, что уже совсем большая девочка, скоро тридцатник, а ребенка не родила, книгу, которую бы издали, не написала. Только и умею — влипать в истории, а потом их расхлебывать. Потом я начинаю злиться на то, что на себя злюсь, попадаю в замкнутый круг и снова влипаю в историю. Влипнуть в историю — лучшее средство от меланхолии.

Я гнала по шоссе «горбатого», выжимая из него все, что можно и думала, что это за штука такая «любовь». Если это то, что берет тебя за горло, хочешь ты этого или нет, то от этого нужно искать лекарство. Не от рака, не от СПИДа, а от любви. Это самая дрянная болезнь на свете. И никто никогда не докажет мне, что за этим лекарством не выстроится самая длинная очередь в мире. «Эй, кто последний?» — крикну я и пристроюсь в хвосте.

* * *

Камиль Козлов пришел на свидание в бабочке. И без погон. Этим он сразу уравнял наш статус, дав понять, что сегодняшним вечером он не майор, а кавалер. Я не потрудилась ни переодеться, ни накраситься; сидела в вестибюле гостиницы на диванчике, вытянув джинсовые ноги и соображая долго ли еще протянут мои шпильки, если на них так носиться по городу.

Номер я сняла за сущие копейки. Поговорила с завхозом, объяснила, что у девочки маленькие странности, он вздохнул, взгрустнул, и уступил по цене поллитры свою каморку.

Козлов светился. Его лысина отражала красивое и сложное освещение богатого холла.

— В номера? — галантно спросил он, выпячивая вперед локоток, чтобы помочь мне встать.

— Реально! — хмыкнула я и повела его в подвал.

Он удивился, но вида не подал, послушно семенил сзади на коротких ножках. Я пинком открыла незапертую дверь.

— Не люкс, конечно, — пояснила я, — но тоже любовное гнездышко.

«Гнездышко» было завалено швабрами, пылесосами, тряпками, щетками и ведрами. Из удобств был только шаткий стул и обшарпанный стол, на котором стоял древний электрический чайник.

— Несколько неожиданно, — произнес растерянно Козлов. — Но понимаю? Понимаю. Мест нет. Курортный город. Да ладно, антураж не главное. — Он чихнул и швырнул на стол к чайнику пачку презервативов.

Я взяла швабру и крутанулась вокруг нее, попробовав себя в роли соблазнительницы.

— Ни фига себе! — задохнулся Козлов. — Ну ни фига! Знал, знал, что не ошибся. Мой младший брат был поражен и удивлен, когда ты там, на сцене, с твердыми грудями… Жаль не видел, жаль…

Он одним рывком содрал с себя бабочку на резиночке. Этот страстный жест означал начало нашей любви. Мне стало его жалко: маленький, плешивенький, с желанием быть значительным и пользоваться успехом у женщин, а за тонкое горло хватают жадность и похоть.

Он расстегнул у рубашки верхнюю пуговицу.

Дверь вдруг открылась, я спряталась за швабру. В каморку, громыхая ведрами, ввалилась толстая тетка в синем халате, с безучастным лицом. Не обращая на нас внимания, она свалила ведра в угол и ушла.

Козлов сбился. Он застыл с расстегнутой пуговицей. Я взяла ведро, перевернула его вверх дном и уселась сверху.

— Садитесь, — кивнула я майору на единственный стул.

— Я это, лучше стоя… — Он расстегнул вторую пуговицу. Я их мигом пересчитала, пуговиц было шесть, значит, у меня масса времени.

— Тот дом на Сиреневой…

— Сиреневой?

— Мы же договаривались!

— Ну да, услуга. Не забыл, помню. Этот дом… Черт…

Третья пуговица оторвалась и упрыгала за груду железных ведер.

— Черт! Запасной-то нет, нет запасной! — он наклонился и полез обследовать пространство за ведрами.

Дверь открылась, зашла другая толстая тетка в халате и с ведром.

— Батюшки! — сказала она, увидев зад Козлова, — Чтой это вы тут делаете? Где Семеныч?

— Инвентаризация! — нашлась я.

— А! — обрадовалась тетка, — Это правильно. А то все ведра растащили, швабры сперли, и даже тряпки тырят. Про пылесосы я и не говорю. Счас всем девкам на этажах скажу, чтобы орудия труда сюда тащили. Все пометить и переписать! Это правильно. — Она швырнула ведро в сторону Козлова и умчалась.

Козлов вылез, держа в руках маленькую прозрачную пуговичку.

— Дом… — напомнила я.

Козлов сунул пуговичку в карман.

— Ах, дом. Дом?