Беда

— Мыс, который мы проехали, называется Старый мыс, — сказал Иван, раскуривая трубку. — Старых лиственниц, видел, наверно, осталось мало, а молодых еще нет. Очень скупа та сторона. И дичь там всегда настороже, пуглива. Ни разу нам не удалось как следует поохотиться на Старом мысу. Раз только мимоходом случилось мне кое-какую мелочь с собою прихватить, вроде белок и горностаев, да и то самую малость… Ну ладно, давай двигаться дальше!..

Опять ехали долго. Ехали молча. Настороженно и чутко сидели рядышком, словно рассматривали какую-нибудь замечательную картину или слушали прекрасную музыку…

Проезжая под горой Крутой, Тогойкин с улыбкой смотрел на лыжный след, прочертивший гору сверху вниз.

— Тут и правда круто… — начал было Николай, но старик прервал его, толкнув локтем.

Опять ехали долго. И опять молча.

«Как-то там Калмыков?» — с тревогой подумал Тогойкин и пожалел, что рассказал старику о берлоге.

Пусть даже и сказал, но зачем было соглашаться ехать, оставив своих где-то позади.

Олени остановились.

— Длинный Увал приближается, — глухо сказал старик. Он закурил и поперхнулся табаком. — Надо постараться проехать мимо как можно тише.

— Почему?

— Тебе, Николай, может, и смешно покажется, однако иные старые места, коль назовешь, находясь на них же, не дай бог что может случиться. Вот однажды шли мы по берегу озера Островного, и Никуш случайно назвал его. Я до сих пор забыть этого не могу… — Старик скорбно умолк.

Тогойкину стало жалко его.

— Отец! А ведь гагара-то, она вовсе…

— Э, да помолчи, сынок, оставь ее!.. — Старик подбежал к оленям и вывел их на дорогу.

Когда они крупной рысью катились вниз, под горку, где росло одинокое дерево, старик, невнятно бормоча что-то, коснулся хореем одного и другого оленя, и они тотчас свернули с дороги, проходившей под горкой, и вылетели на лыжный след.

Лыжня порой надолго исчезала. Ее засыпал снег, падавший с деревьев, или заметал шальной ветер. Но олени не сбивались, они шли точно по лыжне. И все-таки, продвигаясь по глубокому снегу, животные устали. Вытянув вперед головы, они тяжело дышали раскрытыми ртами.

Тогойкин вытащил из кармана веревку, привязал один конец к нартам и сказал:

— Иван Дмитриевич, я встану на лыжи.

— Не надо, задержимся…

— Стой!

— А что такое? — недовольно буркнул старик и остановил оленей.

С лыжами в руках Тогойкин соскочил с нарт и свободный конец веревки привязал к поясу.

— А ну!

Оленям стало легче, и они побежали быстрее, а позади, привязанный к нартам, покатил на лыжах Николай.

— Стой!.. Вот, под сосной…

Остановив оленей и не говоря ни слова, старик прихватил топор, сунул его под мышку и направился к берлоге. Тогойкин взял ружье и пошел за ним.

Старик нагнулся над закуржавелым снегом и пучком сена, заткнутым в отверстие берлоги, огляделся по сторонам и шепнул:

— Милый, он еще молоденький… Ты постой тут… — А сам отошел в сторону, срубил два небольших дерева и стал счищать с них ветви.

«Хочет оставить метки», — подумал Тогойкин и, держа наготове ружье, с опаской поглядывал на берлогу.

Старик приволок две жерди и длинный кол. Концы жердей он сунул в сено, залез на берлогу и принялся ногой разрывать снег. Из-под снега выступил бугорок куржака, похожий на опрокинутую эмалированную миску. Когда старик легким ударом топора разбил его, над дырой заклубился теплый парок. Старик осторожно сунул в дыру конец кола и поставил его наклонно, так, чтобы он держался. Потом подошел к Тогойкину, взял у него ружье и, встав против берлоги, глухо проговорил:

— Иди-ка, Николай, пошуруй там палкой, поглубже просунь ее…

Тогойкин сунул кол глубже и только начал помешивать им, как внутри зашевелилось что-то мягкое и будто негромко хрюкнуло. Тогда он еще нажал на кол и сильно крутанул им. Тут раздался жуткий рев и началась такая возня, что зашевелилась, казалось, сама берлога и задрожали вблизи молодые лиственницы…

Тогойкин в ужасе выдернул кол. Из дыры высунулась мохнатая лапа с мощными кривыми когтями, и последовал удар такой силы, что с края дыры отлетел кусок земли. Затем с глухим звуком: «Х-хук!» — влетел в берлогу закуржавелый пучок сена, закрывавший вход, и оттуда повалил густой пар. Следом устремились туда и жерди, но тотчас застряли.

Тогойкин только сейчас осознал, что стал участником опасной схватки человека со зверем, но было уже поздно раздумывать и отговаривать старого охотника. Николай схватил топор и, подняв его над головой, наклонился над входом в берлогу. И вдруг раздался выстрел. В клубящемся из берлоги пару показалась и исчезла косматая голова. Старик перезарядил дымящееся ружье и прислушался.

В глубине берлоги слышалось приглушенное постукивание и прерывистое дыхание. Вскоре все затихло. Поболтав в берлоге жердью, старик передал Тогойкину ружье, а сам направился к оленям.

Тогойкин стоял с ружьем наготове и не сводил глаз с берлоги. Была мертвая тишина. Все слабее клубился из берлоги теплый пар, ударяло в нос тяжелым запахом сырости и гнили.