Бэббит; Эроусмит

Мартин стал для поселка летучим демоном. Ехать с ним — означало сидеть, придерживая шляпу, закрыв глаза и ожидая смерти. Он, казалось, поддавал скорости на поворотах, чтобы сделать их интереснее. Завидит ли он что-либо перед собой на дороге, другую ли машину или желтого щенка, в нем вскипало бешенство, которое можно было унять только одним: догнать и обогнать. Поселок восторгался: «Здорово водит машину молодой док — что надо!»

С дружелюбным интересом предвкушали, что док убьется. Очень возможно, что из первых десяти пациентов пятеро забрели в его контору из уважения к его езде… остальные же потому, что не было ничего серьезного, а к нему ближе, чем в Гронинген, к доктору Гесселинку.

4

С первыми почитателями завелись и первые враги.

Когда Мартин встречался на улице с Норбломами (а в Уитсильвании трудно не встретиться на улице каждодневно с каждым), они его мерили негодующим взглядом. Потом он восстановил против себя Пита Песку.

В своей лавочке, которую он именовал «аптекарским магазином», Пит торговал леденцами, сельтерской, патентованными лекарствами, бумагой от мух, журналами, стиральными машинами и запасными частями для фордов; но Пит умер бы с голоду, если бы не был еще и почтмейстером. Он уверял, будто имеет лицензию фармацевта, но так безбожно путал рецепты, что Мартин ворвался к нему однажды в лавку и крепко его отчитал.

— Эх, вы, доки желторотые! Плевать я на вас хотел! — сказал Пит. — Я отпускал по рецептам, когда вы еще соску сосали. Старый док, который жил здесь раньше, всех направлял ко мне. Я работаю, как считаю нужным, и не собираюсь менять свои привычки ни ради вас, ни ради другого недопеченного пескаря.

Мартин поневоле стал выписывать лекарства из Сент-Пола, загромоздил свою крошечную лабораторию и сам изготовлял пилюли и мази, поглядывая в тоске на стоявшие праздно пробирки и на пыль, оседавшую на стеклянном колпаке его микроскопа, между тем как Пит Песка, присоединившись к Норбломам, нашептывал:

— Новый док ни черта не стоит. Лучше лечитесь по-прежнему у Гесселинка.

5

Неделя прошла такая пустая, такая праздная, что, когда у Тозеров в три часа утра зазвонил телефон, Мартин кинулся к нему, точно ждал вести от возлюбленной.

Сиплый, дрожащий голос:

— Мне надо поговорить с доктором.

— Да, да!.. Доктор у телефона.

— Говорит Генри Новак — четыре мили на северо-восток по дороге к Леополису. У моей девочки, Мэри, страшно болит горло. Боюсь, не круп ли, у нее ужасный вид, и она… Не могли бы вы к нам приехать?

— Что за вопрос! Приеду сейчас же.

Четыре мили — он их покроет в восемь минут.

Он торопливо оделся, затянул у шеи потертый коричневый галстук, а Леора торжествовала по поводу первого ночного вызова. Рьяно завел он свой форд, прогремел, прощелкал мимо станции в пшеничный простор прерии. Когда он сделал по счетчику шесть миль, сбавляя ход чуть ли не у каждого двора, чтобы прочесть имя владельца, он понял, что заблудился. Тогда он завернул к ближайшей ферме, остановил свой форд под ветлами, и фары его осветили груду промятых бидонов, ломаных колес от жнеек, дранки и бамбуковых удилищ. Из-за сарая выскочил кудлатый полоумный пес и со злобным лаем стал бросаться на автомобиль.

В окошко нижнего этажа высунулась нечесаная голова.

— Что нужно? — прокричал скандинавский голос.

— Я врач. Где живет Генри Новак?

— Ага! Врач! Доктор Гесселинк?

— Нет. Доктор Эроусмит.

— Ага! Доктор Эроусмит. Из Уитсильвании? Гм… Вы проехали мимо. Вам надо взять назад; проедете с милю и повернете направо у школы — большое кирпичное здание, — а там еще с четверть мили по дороге, и увидите цементную силосную башню, а рядом дом. Кто-нибудь болен у Генри?

— Да… да… у девочки круп… благодарю вас.

— Прямо и направо. Сбиться тут невозможно.

Когда человек услышит грозное «сбиться невозможно», он почти наверняка собьется.

Мартин круто повернул свой форд, задев изрубленную колоду; загромыхал по шоссе, свернул сразу за школой, когда следовало свернуть перед школой, — проехал с полмили по вязкому проселку между пастбищами и остановился у фермы. В неожиданно наступившей тишине было слышно, как жуют коровы, и дивясь на него, подняла голову белая лошадь. Пришлось разбудить дом пронзительным визгом рожка, и обозленный фермер, рявкнувший: «Кто там? Стрелять буду!» — направил его обратно, на шоссе.

Только через сорок минут после телефонного звонка Мартин свернул по расхлябанной дороге с проселка к дому и в свете фонаря увидел на крыльце сутулого человека, который его окликнул:

— Доктор? Я Новак.

Мартин нашел девочку в свежеотстроенной спальне с белеными стенами и сосновой дверью, крытой светлым лаком. Только железная кровать, стул с прямой спинкой, цветная литография святой Анны и лампа без абажура на шаткой тумбочке нарушали крикливый блеск комнаты — новой пристройки к фермерскому дому. Широкоплечая женщина стояла на коленях у кровати. Когда она подняла мокрое красное лицо, Новак выговорил:

— Не плачь, приехал! — И обращаясь к Мартину: — Девочке худо, но мы сделали для нее все, что могли. Прошлую ночь и нынче мы ей парили горло и взяли ее сюда в свою спальню!