Бэббит. Эроусмит

Он видел, какие страдания несла чума, и едва одолевал искушение забыть свой опыт, отказаться от возможного спасения миллионов ради немедленного спасения тысяч. Инчкеп Джонс, несколько успокоившись под мягким кнутом Сонделиуса и получив возможность вернуться к благотворной рутине, повез Мартина в деревню Кариб, где из-за множества зараженных грызунов заболеваемость была выше, чем в Блекуотере.

Они неслись от столицы по белым, усеянным ракушками дорогам, мучительным для ослепленных солнцем глаз; из пригорода Ямтауна, где тонут в пыли лачуги, они попали в край прохладных бамбуковых рощ и пальм и зарослей сахарного тростника. С вершины холма спустились по извилистой дороге к взморью, где гудит в известковых пещерах высокий прибой. Казалось невозможным, что этому радостному берегу грозит чума, мерзкое исчадье темных переулков.

Машина мчалась сквозь звонкий пассат, певший о белых парусах и гордых людях. Они неслись вперед, туда, где под Карибским мысом пенятся гребни волн и где вокруг одинокой царственной пальмы на косе шумит веселый ветер. Тихо въехали в жаркую долину и подкатили к деревне Кариб и к притаившемуся чудовищу.

Чума была страшна в Блекуотере. В Карибе она была концом всего. Крысиные блохи нашли привольное жилье в меху земляных белок, которые водились по деревне в каждом саду. В Блекуотере с первых дней проводилась изоляция больных, в Карибе же смерть была в каждом доме, и деревня была оцеплена жандармами, которые, держа наготове штыки, никого, кроме врачей, не впускали и не выпускали.

Мартина повели по вонючей улице мимо домов с крышами из пальмовых листьев и стенами из бамбуковых шестов, обмазанных коровьим пометом, домов, где люди жили вместе с домашней птицей и козами. Он слышал кричавших в бреду; десятки раз видел страшное лицо — втянутые щеки, запавшие, налитые кровью глаза, раскрытый рот, — лицо, отмеченное черной смертью; и видел прелестного ребенка, девочку, в предсмертном оцепенении: язык ее был черен, могильный запах стоял вокруг.

Они бежали, бежали на Карибский мыс, к пассату, и когда Инчкеп Джонс спросил: «Вы и теперь будете говорить об экспериментах?» — Мартин покачал головой, стараясь вызвать в памяти образ Готлиба и все их маленькие проекты: «Половине ввести фаг, половине строго отказать».

Ему пришло на ум, что Готлиб, в своем затворническом простодушии, не представляет себе, что значит добиваться проведения опыта в истерике эпидемии.

Он пошел в «Ледяной Дом»; выпил по стакану с напуганным конторщиком из Дербишира; вновь увидел перед собою глаза Готлиба, глубокие, требующие, и дал клятву не поддаться состраданию, которое в конечном счете сделает всякое сострадание бесплодным.

Если Инчкеп Джонс не может понять необходимость опыта, нужно обратиться к губернатору, к полковнику Роберту Фэрлембу.

2

Губернаторский дом, хоть и считался официально главным правительственным зданием Сент-Губерта, представлял собою крытое тростником бунгало чуть побольше Пенритской Хижины. Увидев его издали, Мартин приободрился, и в девять часов вечера он поднимался на широкое крыльцо так свободно, точно зашел мимоходом в гости к соседу в Уитсильвании.

Его остановил угнетающе вежливый лакей, ямайский негр.

Мартин буркнул, что он доктор Эроусмит, председатель Мак-Герковской Комиссии, и что он просит извинить за причиненное беспокойство, но ему необходимо немедленно переговорить с сэром Робертом.

Самым кротким и нудным тоном слуга стал объяснять, что доктору, гм… — лучше переговорить с главным врачом, когда над перилами веранды показалось широкое румяное лицо и сочный голос прогудел:

— Впусти его, Джексон, и не будь дураком!

Сэр Роберт и леди Фэрлемб кончали обедать за круглым столиком на веранде, уставленным ликерами, кофейным прибором и мерцающими, как звезды, свечами. Она — худенькое, нервное ничто; он — толстый, очень красный, несомненно смелый и вконец растерявшийся человек; и в такое время, когда ни одна прачка не отваживалась прийти ни в один дом, его крахмальная манишка сияла белизной.

Мартин был в полюбившемся ему теперь полотняном костюме, в мягкой помятой рубашке, которую Леора все собиралась выстирать.

Мартин объяснил, что он намерен сделать — что он должен сделать, если мир хочет когда-нибудь разделаться с глупой привычкой болеть чумой.

Сэр Роберт слушал благосклонно. Мартину казалось уже, что губернатор его понимает, но тот, дослушав до конца, прорычал:

— Молодой человек, если бы я командовал на фронте дивизией и во время боя, во время жаркого боя, какой-нибудь писарь из военного министерства попросил бы меня поставить на карту всю операцию, чтоб испытать какое-то его маленькое изобретение, — как вы полагаете, что бы я ответил? Сейчас я почти бессилен — господа врачи забрали все в свои руки, — но, насколько окажется в моей власти, я, конечно, буду препятствовать вам, янки-вивисекторам, вмешиваться в дело, используя нас, как груду вонючих, — извините, Эвелин, — груду вонючих трупов. Спокойной ночи, сэр!

«Эроусмит»

3