Базальт идёт на Запад

Последняя ночь, последнее задание. Ивану Захаровичу осталось проверить явки, «задействовать», как сказал Григорьев, те наличные силы, которые оставались в тылу у немцев. Задание, правда, усложнилось. Иван Захарович расшифровал записи Бородина. Сейф зарыт в коровнике на окраине деревни Заборье, в правом углу, возле кирпичного опорного столба. Обе рации, о которых сказал Бородин, тоже спрятаны, их предстоит отыскать. Одна на берегу Ловати под Лиховском, другая — в Кутово, закопана во дворе дома номер семь по улице Урицкого. Указаны явки, фамилии людей, обговоренные пароли и отзывы. Завтра он отправится в путь. А пока есть ночь, последняя перед дорогой встреча с Ниной, его судьбой и любовью, с которой за все время не удалось даже толком поговорить. Из лесной оздоровительной школы Нина ушла с первым обозом раненых. Он нагнал ее на острове, но на долю врачей выпала такая нагрузка, что они валились с ног от усталости. Только сегодня укрыли последнего раненого, только сегодня удалось разместить всех людей.

Было, есть, будет. Память бережно хранит не только слова, которые она говорила, но и тропинки госпитального парка, по которым они бродили вдвоем, ее жесты, каждое движение.

Однажды он сбежал из госпиталя. Сбежал, как мальчишка с уроков, как необученный новобранец в самовольную отлучку, которому пока еще неведома ответственность за нарушение. Ему можно было уйти вполне легально, предупредив лечащего врача, но что-то толкнуло его на безрассудство. То ли зов далекого, прерванного жизнью в «сиротском доме» детства, то ли проблески намечающегося выздоровления. Он и впрямь, как мальчишка-шалун, пробрался в палату, сменил госпитальную одежду на костюм, вернулся в парк. Боялся, что его увидят, прятался. Пришлось вжаться в нишу, когда мимо по коридору проходила медицинская сестра. Его состояние передалось Нине. Можно было идти по парку не таясь, но они тайно пробирались по нему до лаза в ограде, проникли через этот лаз, вышли к трамвайной остановке. Он навязал ей игру, она поддержала эту игру, им было весело, интересно. От Сокольников до центра они ехали трамваем. Тогда он еще не знал Москвы, просил Нину показать ему столицу. Они побывали на Красной площади, обошли Кремль. Задержались у Большого театра. Потом стали просто бродить по широким и узким московским улочкам. Одни из них были безупречно прямые, другие — изгибались, горбатились, круто скатывались к набережным или поднимались к многочисленным церквам, над которыми хороводились, отчаянно галдели черные галочьи стаи. Улицы, по которым они шли, были очень разными. Одни — напоминали южные портовые города, которые всегда бегут к морю, другие — хмурились стенами казарм, фабричных корпусов. На каждой улице свой устоявшийся запах. То человеческого жилья, то аромата кондитерских изделий или горьковато-кислого запаха котельных, производства кожи, красок, всего того, чем дышит большой рабочий город. Брели не торопясь, смотрели и говорили. Отдыхали на вытертых до блеска скамейках в укромных уголках бесчисленных дворов, вступая в разговор с добрыми, охочими к вопросам, древними, как сама Москва, старушками. Нина говорила тогда, что она не представляет себе Москвы без этих улочек, дворов, без этих ветхих старых женщин, любит бродить по столице особенно в сумерки, особенно в пасмурную погоду под ситничком, то есть под мелким-мелким частым дождем. Без всего этого, говорила она, нет Москвы. Они ее душа, общение с которой и успокаивает, и лечит.