Он был прав. В Авнструп приехали бритоголовые байкеры с закатанными рукавами, на стенах кэмпа появились надписи: «убирайтесь в Мохамеддянию!», и вслед за этим начались обыски, рейды, контроль на дверях, депорты и — food package. Люди прятались, уходили на дно, искали нелегальную берлогу, африканцы шли жить к своим развратным толстогрудым датчанкам, другие оседали у своих друзей-позитивщиков… кто-то вставал на панель, стягивал штаны, кто-то опускался на колени и начинал сосать… другие забирались в норы, подобные Frederik hotel… я пожил у Дорте в магазинчике, но по утрам у нее так холодно, и она такая страшная, такая злая бывала по утрам, старая женщина, спившаяся, с надсадным кашлем и долгами, кофе, сигарета в трясущейся руке, пустой взгляд, тапки… нет… и еще эти идиотские шуточки, которые отпускали другие, когда заходили к ней… я их не понимал, но догадывался, что шутили на мой счет… мол, что, Дорте, завела себе еще одного попугайчика?.. Нет, я от нее ушел… черт, надоело прятаться… мы жили в Авнструпе, по соседству с нами был русский музыкант, с семьей… он тоже говорил: «Бежать нет смысла. Если депортируют, то депортируют, от судьбы не уйдешь». Он был прав, их довольно скоро депортировали. Он ходил в поле и в лес, репетировал номера на саксофоне. Время от времени он выбирался в Копен, играл на Пешеходке, иногда даже хвастал, что отбил стоимость билетов. В армии он маршировал с трубой, в которую за весь заход должен был дунуть только шесть раз, а мог и не дунуть вообще, никто и не заметил бы. У него была гитара и усилитель в армейском кружке, и он играл