Басурман

К стороне княгини подъехал Антон. Таким образом, драгоценный залог был под мечами двух сильных молодцов, которые, в случае нужды, могли поспорить о нем, один с двоими. Дворчан великого князя окружила дружина Хабара. Холмский, ничего не подозревая, ехал в нескольких саженях позади. Он беспокоился более мыслью о погоне из города и нередко останавливался, чтобы прислушаться, не скачут ли за ними.

Тронулся поезд; молчалив был он. Только изредка Михайло Борисович нарушал это молчание, умоляя ехать тише, чтобы дать ему вздохнуть, и творя жалобным голосом молитвы.

Лишь только стали они подъезжать к бору, загрохотали пушки к стороне московской, в городе ударили в набат и начали посады освещаться.

Лошадь у Михайлы Борисовича оступилась, но Хабар успел схватить ее за узду, поддержал ее – и тем спас великого князя от падения.

Предметы начали выступать из мрака.

Великий князь взглянул на своего спутника, взглянул на спутника великой княгини и опять на своего. Лица незнакомые, оба с мечами наголо, кругом его дворчан все чужие! Он обомлел: смертная бледность покрыла щеки его; несчастный старик готов был упасть в обморок и остановил своего коня. Молодая княгиня, ничего не понимая, смотрела с каким-то ребяческим кокетством на своего пригожего оруженосца. Она была в мужской одежде – прекраснее мальчика не видано, – но литвянка умела ловко выказать, что она женщина.

Перед Холмским развернулась вся эта ужасная игра: государь его был в плену.

– Мы в засаде, – закричал он, – други, выручим нашего великого князя или умрем с ним!

На этот голос дворчане вынули свои оружия и стали было выпутываться из сетей, которыми их окружили. Хабар свистнул, и лес родил сотню молодцов.

– Не горячись попусту, князь, если хочешь добра и живота своему господину! – крикнул он, задерживая лошадь Михайлы Борисовича. – Не проливай крови напрасно, побереги голову его, не то разом слетит.

Он еще раз свистнул, и другая сотня выступила из бору.

– Видишь, ваших ни одного, моих родятся тысячи, коли надо. Тверская дружина, что ты поставил на мельнице, вся разбежалась и передалась уже нашему великому князю. Ни теперь, ни вперед Михайло Борисовичу нечего ждать от Твери. Знай москвичей: они умеют добывать честь и славу своему государю и, коли нужно, умеют провожать с честью и чужих князей.

Что можно было делать горсти против неравного числа? Последние защитники великого князя опустили оружие, князь Холмский склонился на переговоры.

Хабар оборотился к великому князю тверскому.

– Время дорого для тебя и бывшей твоей Твери, Михайло Борисович, – сказал посыльный воевода. – Видишь, как она затеплилась. Это пламя от гневных очей Ивана Васильевича; оно сокрушит домы божии, домы богатых и бедных. Погаси это пламя, ты один можешь. Тверчане были твои дети: неужли отец, оставляя их, хочет от них проклятия, а не благословенного помина? Слышишь вопли их?.. Они на прощание молят тебя о милости: спаси жилища их, детей, жен, спаси их от неповинной крови и огня. Поставь вместо этих огней, что ходят по кровлям, слово милости, как свечу перед образом господа нашего.

В начале этих убеждений страх и нерешительность изображались на лице Михайлы Борисовича; наконец, тронутый, он сказал:

– Что ж мне делать? научи.

– Вот что. Пошли тотчас с моим гонцом князя Холмского в Тверь и вели ему скорее, именем твоим, отпереть ворота городские великому князю московскому Ивану Васильевичу и бить ему челом от тверчан как своему законному государю.

– С кем же я, княгиня останемся? – сказал робкий старец.

– Нас тебе нечего опасаться. Мы не в плен пришли взять князя тверского, а проводить с честью Михайлу Борисовича, шурина великого князя московского. В плену и без того довольно князей у нашего господина: Иван Васильевич велел то же сказать тебе. Мои молодцы, сурожане и суконники московские, проводят тебя до первого яму и до второго, коли тебе полюбится. Выбери сам провожатых, сколько в угоду тебе. За один волос твой будут отвечать головой своей. Порукою тебе в том пречистая матерь божия и Спас милостивый.

Здесь он перекрестился.

– Коли не веришь, я, Хабар-Симской, отдаюсь без оружия опащиком[43] князю Холмскому.

– За Хабара я поручителем, – сказал Холмский.

Кто на месте великого князя тверского, бездетного, безнадежного, окруженного изменою, в его старых летах, не согласился бы на предложение московского воеводы?

Скинув шапку и тафью свою, трижды осенясь крестом, венчанный старец, в виду зарева своего стольного города, передал дом святого Спаса и великое княжество Тверское властителю всея Руси. Трогательна была речь его, словно духовное завещание умирающего. Слезы текли по бледному изнеможенному лицу, и несколько раз рыдания прерывали ее.

Проезжая мимо Жолтиковского бора, вспомните, что под мрачным навесом его совершилась эта передача.

– Кабы у меня было поболее таких слуг, – сказал Михайло Борисович, обнимая Хабара на прощание, – Тверь была бы крепка за мною.