Бастионы Дита

— Могу и поинтереснее. Признано опасным и неразумным посылать в Заоколье двух людей, рожденных за пределами Дита, тем более что один из них может оказаться скрытым перевертнем. С вами пойдет третий, в преданности которого Сходка не сомневается.

— Кто же этот третий? — усмехнулся Хавр. — Не ты ли, любезная?

— Ты угадал. Но изменить уже ничего не сможешь. И не пытайся.

— Блюститель Заветов ищет приключений? Опасностей? Лишений?

— Вовсе нет. Но, как я убедилась, на этом свете для меня существуют только два безопасных места. Рядом с тобой или там, где ты до меня вообще не сможешь добраться.

И еще одна встреча ожидала меня в этот день — последний день пребывания в Дите.

А посетил меня не кто иной, как Блюститель Братской Чаши — таинственный затворник, покидавший свой дом-крепость только ради посещения наиважнейших Сходок, гроссмейстер ордена кастратов (наверное, ему от причинного места больше всех отхватили), великий молчальник, человек без пороков и слабостей (в его положении и я бы таким стал), один из немногих адептов зелейника, которому было дозволено общаться с дитсами.

Случайно или нет, но он появился в моем новом жилище, когда Ирлеф уже ушла, а я еще не завалился спать.

Столь поздний визит требовал хотя бы формального объяснения, однако мой гость, по-барски равнодушный к каким-либо условностям, не снизошел до этого, а сразу принялся расспрашивать о мирах, которые мне довелось посетить. Не знаю, верил ли Блюститель Братской Чаши в Изнанку, как Ирлеф, или относился к подобным бредням снисходительно, как Хавр, но слушателем он оказался благодарным — ни разу не перебил меня, не попытался поймать на противоречиях, не уличал в нарушении Заветов, а лишь изредка задавал наводящие вопросы.

Естественно, мой рассказ не имел ничего общего с серьезным отчетом, а представлял собой серию разрозненных эпизодов, сюжетно связанных с моим нынешним положением (неправедный суд, отсроченная казнь, неожиданное спасение). При этом я старался ненавязчиво склонить разговор к наиболее актуальной для меня теме: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы из-за зелейника прервался мой, благословленный свыше, путь.

— Мне понятны твои печали, — произнес мой собеседник, опустив долу свои маленькие проницательные глазки. — Долг служения покровителям даже выше предопределенности. Верность — сильнее рока. Но, увы, ты всего лишь человек, а следовательно, перед зелейником беззащитен. Поверь, от него не существует противоядий. Многие пытались вырваться из его хватки. Смирись. Если ты действительно, — последнее слово он произнес с нажимом, — находишься под защитой сверхъестественных сил, они найдут способ помочь тебе. Ведь, в конце концов, твоей телесной оболочке необязательно продолжать весь этот путь до конца — то же самое может совершить и твой дух, переселенный в другое человеческое или звериное тело. Такие случаи известны. Мне кажется, что собака, например, преодолела бы все препятствия с большим успехом, чем существо нашей породы. По крайней мере на нее обращали бы куда меньше внимания.

— Надеюсь, это шутка, любезный, — возразил я. — Моему духу будет тесно в собачьем теле. Тем более есть миры, где о собаках слыхом не слыхивали. Вот уж охота начнется. А в некоторых мирах, наоборот, — собака самое желанное лакомство.

— Беда лишь в том, — продолжал самый кастрированный из кастратов, совершенно не обратив внимания на мой не слишком почтительный демарш, — что высшие существа даже при желании не могут понять наших мелочных страстишек, наших жалких побуждений, нашего примитивного мышления. Чего ждать от бессмертных небожителей? Они с такой же легкостью забывают о целых народах, как и об одном-единственном человеке. Поэтому не возлагай чрезмерных надежд на чудесное спасение. Приготовься к тому, что тебе не только придется прожить здесь долгие годы, но и умереть среди нас.

Ник чему не обязывающий, вполне светский разговор лениво тек от одних частностей к другим. Блюститель Братской Чаши не касался ни личностей, ни конкретных обстоятельств, ни к чему не призывал, ни от чего не предостерегал, но постепенно изо всей этой словесной мишуры вырастала стройная, предельно ясная концепция: ты (то есть я) много повидал на своем веку, умудрен опытом и вольных скитаний, и заточения, испытал войну и любовь, не замешан в повседневных дрязгах Дита, умен, осторожен, тверд и еще много чего, а потому должен стремиться к власти над городом. Ни к членству в Сходке, ни к должности какого-то там Блюстителя, а именно к абсолютной и беспредельной власти. В этом мое предназначение, моя святая обязанность и единственный путь спасения для дитсов, замороченных обветшавшими Заветами, замкнувшихся в скорлупе городских стен, бездарно управляемых Сходкой, в которой собрались наименее способные к этому делу люди. А поддержат меня в первую очередь, естественно, те, кто волен распоряжаться зелейником, кто жертвенно служит городу, но не удовлетворен жалким положением изгоя.