Бастионы Дита

— Странные люди, — сказал Хавр. — Никогда не мог понять их. Охраняя Переправу, они больше теряют, чем приобретают. Уж лучше бы соседей грабили. Умирают они за пиршественными столами в объятиях друзей и подруг, для чего поят больных и раненых снадобьями, на краткое время возвращающими им прежнюю силу и страсть. Старость в их глазах такой же порок, как глупость или трусость. Величайшая мечта златобронников — обрести вечную молодость. Наверное, поэтому они и не покидают здешние места. Там, — он махнул рукой в сторону жутковато-прекрасной призрачной стены, — пролегает бездонная трещина, разрывающая нашу страну от Окаема до Окаема. Златобронники считают ее огромной незаживающей раной, оставленной на теле этого мира его создателями. Время и пространство в ее недрах претерпели какие-то странные изменения и ведут себя не как обычно. Тот, кто сумеет благополучно туда спуститься, якобы обретет бессмертие и вечное счастье. Но, по-моему, кроме вечного покоя, в этой бездне ничего нельзя обрести…

Приумолкшие и подавленные, мы следовали путем, действительно лучше всяких указателей отмеченным кровью и трупами изрубленных бродяг. То, что вначале показалось мне далекими горами, а потом — опустившимися на землю облаками, но на самом деле не было ни тем, ни другим, медленно вставало перед нами, уходя своими сложными, величественными, многоцветными структурами в зенит и за оба края горизонта. Сквозь нагромождения розовых скал я различал другие скалы — синие, через которые просвечивало нечто еще. Такое чудо не могло быть чем-то осязаемым, но и к миражам, рожденным прихотливой игрой света, потоками горячего воздуха или электромагнитными полями, отношения оно не имело. Так мог выглядеть запечатленный между землей и небом знак неведомой, всесильной Истины, напоминающей людям о тщете и бренности их существования.

— Который раз вижу это, и всегда как-то не по себе становится, — пробормотал Хавр.

Сделав еще несколько шагов, наша троица приблизилась к призрачной стене вплотную (я даже инстинктивно вытянул вперед руки), и окружающий мир на несколько секунд притух, словно занавешенный от нас струями водопада. Померкла и вся эта грандиозная декорация, но уже через пару шагов мы невольно ахнули, оказавшись внутри ее. Широченный уступчатый провал, теперь уже реально зримый, с расцвеченными самой невероятной мозаикой разнообразнейших минералов стенами уходил влево и вправо; в глубине его таился мрак преисподней, а над нашими головами гигантским шатром вставало точное отражение разлома — слегка мерцающее, колеблющееся, но от этого не утратившее ни жуткой правдоподобности, ни подавляющего величия.

Прямо над собой мы, как мухи, оказавшиеся меж двух кривых зеркал, видели свои собственные перевернутые изображения: растянутые, репообразные головы, огромные уши, коротенькие ножки, крохотные косолапые ступни. Бездна была под нами и над нами, и, казалось, не существовало такой силы, которая заставила бы нас сделать хотя бы еще один шаг вперед.

— Смелее, — подбодрил Хавр. — Здесь все иллюзорно, но Переправа способна выдержать целое войско. Только нельзя останавливаться. Я проходил здесь в обе стороны десятки раз.

Схватив меня за руку, он двинулся в пустоту, а я успел потянуть за собой Ирлеф. Мы не провалились в бездну, как это можно было ожидать, и не вознеслись в поднебесье, что также не удивило бы меня в этом немыслимом мире, но продвижение наше вперед нельзя было назвать и скольжением по стеклу. Пустота затягивала, как зыбучий песок. Стоило остановиться хотя бы на секунду, и ты начинал проваливаться в нечто упруго-податливое, как густой кисель. Отражения уже отделились от нас и, как сорвавшиеся с привязи воздушные шарики, плыли кверху ногами где-то в вышине — еще более искаженные и растянутые в длину, чем прежде.

Мучительное ковыляние через невидимую топь, выдирать ноги из которой становилось все тяжелее, внушало инстинктивный страх. Сейчас мы находились намного ниже обоих краев пропасти и продолжали спускаться.

Возможно, подумал почему-то я, древний араб, первым описавший мост, перекинутый над его мусульманским адом — узкий, как лезвие сабли и шаткий, как былинка на ветру, — уже прошел однажды этим путем.

— Широка ли Переправа? — спросил я у Хавра, лишь бы только нарушить звуком своего голоса гнетущую замогильную тишину, царившую хоть и в огромном, но замкнутом пространстве.

— Кто его знает. Как измерить то, что не имеет размера? Идти можно и там, — он махнул рукой куда-то в сторону, — но тогда опустишься так глубоко, что обратно уже не выберешься. Это как по-разному натянутое полотно: где-то туго, где-то слабо. Здесь единственное место, где можно чувствовать себя более или менее уверенно.