Бастион одиночества

Авраам и Франческа стояли в фойе отеля «Марриотт», неподвижные как статуи. Вокруг них толпился народ: облаченные в бесформенные темные одежды люди, похожие на путешественников, занятых получением багажа. Все куда-то шли, то тут, то там собирались группки из четырех-пяти человек, люди обнимались, разворачивали смятые программки или передавали друг другу какие-то мелочи, что-то вроде значков или ленточек. Кто-то на ходу поглощал бутерброды, облизывая жирные пальцы. Многие были в очках и шляпах, кое-кто натянул футболки с надписями «СВЕРХЧЕЛОВЕК, ПРИНЕСИ СЕБЯ В ЖЕРТВУ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ» или «КОГДА-ТО Я БЫЛ МИЛЛИОНЕРОМ, НО МАМА ВЫБРОСИЛА МОЮ КОЛЛЕКЦИЮ КОМИКСОВ». Криво висящие на стенах и стеклянных дверях объявления сообщали, где проводится то или иное мероприятие. Отдельные оживленные голоса тонули во всеобщем гуле, безумном смехе и громких возгласах — так кричат, встречаясь после долгой разлуки. На ламинированных бэйджах, прикрепленных к груди каждого, значилось имя и занятие. Это и был тот самый «Запретный конвент-7». Мне оставалось лишь выяснить, что конкретно он собой представляет, хотя, с другой стороны, может, и не стоило ломать над этим голову.

Первой меня увидела Франческа.

— А вот и Дилан! — крикнула она. Авраам кивнул, и они стали пробираться ко мне. Я прибавил шагу, чтобы им не толкаться в толпе.

— Ты опоздал! — воскликнула Франческа. — Еще немного, и мы пропустим самое главное.

Я пообещал, что приеду в три, а было почти четыре. Николас Броли покачал головой, когда я сказал, куда меня следует отвезти.

— Лучше бы вы взяли машину напрокат, — ответил он. Когда мы добрались до окраины Голливуда, я понял, в чем дело: на счетчике высвечивалось уже сто четырнадцать долларов.

Однако, входя в отель, в котором собрались фантасты, я подумал вдруг, что на фоне моего невероятного перемещения из офиса Джареда Ортмана на «Запретный конвент» деньги, отданные Броли, — это обыденная чепуха.

— Дилан, — сказал отец. Мы обнялись, и я услышал, как из его груди вырвался вздох. Потом я наклонился к Франческе, не успев сообразить, какую часть физиономии подставить ей для поцелуя. Она чмокнула меня куда-то между носом и верхней губой, наградив свекольно-багровыми усами. Я стер их пальцем.

— Простите, что опоздал.

Бэйдж Франчески был без лишних украшений, на отцовском болталась пурпурная ленточка с надписью «ПОЧЕТНЫЙ ГОСТЬ».

— Авраама ждут в зеленой комнате, — сообщила Франческа.

— Показывай, куда идти, — ответил я.

— Это весь твой багаж? — спросил Авраам, разочарованно глядя на мой рюкзак. — Надеюсь, ты останешься на ночь?

— Конечно.

— Номер для тебя уже есть, — сказала Франческа. — Зелмо обо всем позаботился. — Она раскрыла сумочку и принялась что-то искать. Мы направились в сторону коридора. — Вот, возьми. Этот ключ от мини-бара в номере. Что-то вроде кредитной карты.

— Сегодня напьюсь, — пошутил я, беря ключ.

— У тебя не будет на это времени, — ответила Франческа. — Зелмо Свифт из оргкомитета пригласил нас на ужин. — Она сделала большие глаза, давая понять, насколько огромная честь нам оказана.

— Он знает, что ты тоже будешь, — добавил Авраам. — И не возражает.

— Не глупи, дорогой, — сказала Франческа. — Ты почетный гость, естественно, имеешь право пригласить и свою семью.

— Я должен был предупредить, ведь ему нужно знать, сколько человек соберется на ужин. — Авраам повернулся ко мне. — Если все пойдет как задумано, мы пообщаемся с довольно интересными людьми. Я намерен воспользоваться этим шансом. Тебя устраивает такой план действий?

— Устраивает ли его план? — переспросила Франческа. — Конечно, еще как!

После того как я уехал учиться в Вермонт, отец четырнадцать лет прожил на Дин-стрит в одиночестве. За все это время в его жизни практически ничего не изменилось: он продолжал рисовать картинки для книжных обложек, чтобы обеспечивать себя, и тратил все свободное время, все остававшиеся силы на создание своего эпического, бесконечного фильма, который никому не показывал. В 1989 году Авраам наконец понял, что жить в одиночестве в трехэтажном доме нелепо, и, превратив одну из комнат на верхнем этаже в небольшую кухоньку, нижний он сдал молодому семейству. В студии все оставалось как прежде — он, подобно монаху, запирался в ней и отдавал всего себя кисточкам, краскам и целлулоиду. Соседское окружение на Дин-стрит мало-помалу сменилось людьми во всех смыслах более порядочными — наконец-то дали плоды усилия Изабеллы Вендль. Но для Авраама это означало лишь возможность повысить арендную плату, хотя он никогда не выяснял цены на сдаваемое внаем жилье и договаривался об оплате с квартиросъемщиками исключительно в устной форме.