Башня вавилонская

— Какой есть. — улыбается Левинсон. — Чувство юмора у меня… схожее.

— А пятым был да Монтефельтро, — отзывается Анаит. — Вся эта история очень в его духе. И то, что он потом пальцем не пошевелил, чтобы помешать Личфилду — тоже в его духе.

Некоторое время она просто стоит, прижавшись к нему. Стук сердца под щекой, мерное движение грудной клетки. Просто жизнь. То, на что слишком долго не обращаешь внимания, не ценишь. Как воздух. Нужно однажды остаться без этой размеренности — и без воздуха — чтобы начать ощущать восхищение, нежность, тоску по жизни, просто жизни в другом. То, что это живое, естественно отлаженное тело еще и безупречно, добавляет только желания уберечь, оградить. Надеяться на большее нелепо.

Анаит вздыхает и гладит его по щеке.

— Мне нужно позвонить.

* * *

Добравшись домой, Анна последовательно отключила: коммуникатор, телефон, сигнал тревоги на почтовом ящике, сам почтовый ящик, компьютер, второй компьютер, рабочую планшетку, домовую систему оповещения, дверной звонок и — на всякий случай — кухонную систему. Дымоуловитель и пожарную сирену она отключать не стала. Во-первых, это было противозаконно, а во-вторых, Аня не знала, где там выключатель, а искать инструкцию не было сил. Поэтому семь часов спустя ее разбудил сигнал пожарной тревоги.

Перестав прыгать по комнате и продрав глаза, она поняла, что ничего не горит, дыма нигде нет и автоогнетушители сухи как центр Сахары. Значит, кто-то просто залез в домовую систему и «позвонил». Значит, все-таки где-то что-то горит. Но снаружи. И не на работе. Потому что с работы просто постучали бы в дверь.

Рефлекс требовал немедленно помчаться на кухню, схватить из холодильника сок, бросить в стакан шипучую таблетку витаминов и плеснуть стимулятора, выхлебать эту бурду залпом, на бегу к компьютеру. И обязательно чувствовать себя виноватой за такую постыдную слабость, как сон во время чумы. Во время пожара.

Аня метнулась по квартире, остановилась у окна. За окном — Старый город в легкой дымке тумане, поднимающегося от двух рек. Ровные грядки кварталов, на которых растут старые многоэтажные дома с рыжими, красными, коричневыми крышами. Мосты через Сону. Опушка деревьев вдоль набережных. Уютный, аккуратный, ритмичный пейзаж.

У меня выходной после переработки. У меня выходной после двенадцатичасовой переработки между двумя сменами. У меня на хвосте тридцать шесть часов работы с перерывом в четыре часа. Я никуда не побегу. Я приму душ, долгий, горячий, с любимым гелем. Закину вещи в стирку. Намажу маску, до которой уже год не доходят руки. И ме-е-едленно начну завтракать. И только на втором тосте позволю себе включить планшетку.

Решение было правильным. Вывод, к которому приходишь, уже подавившись тостом, откашлявшись, выпив чаю, все-таки налив себе яблочного сока пополам со стимулятором и рассеянно закусив его ломтиком греческого печенья, которое потому и сохранилось в доме, что было медово-приторным и поэтому совершенно несъедобным, а сейчас, смотри-ка, пришлось впору. Решение было правильным, потому что от беготни и крика полковник Моран, убитый еще до того, как она легла спать… и еще до того, как ее вызвал к себе иезуит из иезуитов мистер Грин, определенно не воскрес бы. Что и к лучшему.

Просматривая сообщение за сообщением, она тихо и уже почти автоматически поминала такую-то мать на разных языках мира.

Моран убит. — Так ему и надо.

Доктором Лехтинен. — Спятить можно!

В музее. — Ну вы даете!

Во время какого-то фокуса Шварца. — Тогда неудивительно.

Поэтому он так и не узнал, что самозванец. — Какая досада…

О чем ему любезно хотел напомнить студсовет. — Опомнились, тараканы.

Который сверг Смирнова в первый же час. — Что за уродство?

Так что вся власть теперь у Дядюшки. — Это хорошо-о!

Который неразлучен с инспектором Гезалех. — В каком это смысле?

И они со студсоветом пытаются развернуть «Левиафан», пока не…

— В этой ситуации, — сказала вслух Аня, подражая мистеру Грину, — разворачивать нужно айсберг.

Но айсберг уже в курсе. Айсберг наверняка был в курсе, когда отправлял ее спать. Айсберг не сказал ей — тогда — что ее самодеятельность повлекла за собой по крайней мере одно убийство. Не сказал — потому что допустил. Позволил. Страшно подумать, что бы она могла сделать… Сколько глупостей.

Сейчас лишняя сладость отдавала металлом во рту, но глупостей делать не хотелось.

Студсовет, кстати, кажется, не сам проснулся.  — Да ну?

По непроверенным данным им нанес ночной визит один мальчик с бывшей травмой позвоночника.  — Ну и темпы у них там во Флоресте…

А что Щербина? Молчит?  — Не по чину ему, значит.

Сукин сын и всегда таким был.

Орел мух не ловит. Орел… кукушек клеит, да? — Смешно.

А Рикерт тоже зазналась? — Чего?

С кем поведешься, от того наберешься. — Если бы…

Неверной дорогой идете, товарищ Рикерт. — Сам дурак.