Башня вавилонская

— Ты перестань мне петь, что ты импровизатор! — руки госпожи ФицДжеральд порхают над клавиатурой, глаза смотрят вообще непонятно куда, наэлектризованные волосы шевелятся, тоже, видно, печатать рвутся. — Ты мне перестань петь. Что я, твоих импровизаций не видела? Не наглоталась их по горло и выше? Ты свои импровизации иногда по году готовишь. И никогда на пустом месте не крутишь. Но ты нас втемную уже погонял, спасибо.

Клац-клац-клац — текст закрыт и отправлен, новый вылез на его место, кажется, сам.

— В этот раз, — как она отличает очередной яблочный шарик от манипулятора? Съест же рано или поздно, — я хочу все знать заранее.

А то она меня в очередной раз будет в свежий труп носом тыкать, как будто от этого трупа кому-то стало жарко или холодно. Плохой был человек, и помер плохо; а что все в очередной раз оказалось не так — чему удивляться. Карусель. Лабиринт с масками. И кружит, и кружит. Супруг ее достопочтенный, оказывается, чистую правду говорил — то есть, вообще ничего в виду не имел. Кроме конца света. Который ему увиделся. Но не там, не в университете, и не в Совете, а где?

Теперь вот неожиданно изволь, уже убедившись, что сильно промахнулся, выдумать речь, ответы на вопросы, позицию и стратегию. Причем такую, чтобы госпожа ФицДжеральд ею удовлетворилась. Прямо сейчас. А пшено от проса вам отделить не надо?

— Мы чего хотим? — думает вслух Деметрио, вымеряя кабинет шагами. — Мы хотели, чтобы к нам не лезли. Пока мы сами на ноги не встанем. Хотели, значит…

Рыжая бестия с остервенением скребет ногтями по клавиатуре.

— А сейчас чего?!

— А сейчас не знаю, как мы, а я хочу кусок пирога. — заключает Деметрио. — Потому что от вас же нельзя отгородиться. Всегда что-то случается. Вот спрашивается — где мы, а где какой-то сумасшедший проректор в Новгороде? А из-за него все вверх дном, причем не только у нас, но и у того же Прието. Если б не Моран, разве его ребятишки стали бы так с убийством торопиться? Они бы туда к каждому заседанию правительства приезжали, на тот перекресток — и высидели бы меня как миленькие, не в первый раз, так в третий… В общем, не вижу я других вариантов. Нам нужно туда, за стол. Чтобы хоть какая-то видимость была. А то как в плохом кино — из тумана на берег вылезает древнее чудовище. И так в каждой серии.

Джастина сама сейчас похожа на чудовище.

— Слушай, ты, депутат… а тебя когда-нибудь с пристрастием допрашивали?

— А что?

— Да вот понимаешь, ты мне только что похерил половину работы, — очень спокойно отвечает рыжая. — И я думаю… а если тебя взять щипцами за что-нибудь нежное, может, ты все-таки определишься окончательно? Или тебя уколоть чем-нибудь? Или еще как-то? Ты сам-то уверен, что ты и завтра будешь хотеть того же?

— Нет. — копирует ее интонацию Деметрио. — Не допрашивали. Меня, понимаешь, чужие ловить-ловили — да не поймали. А свои обычно грозились только. Ну в полиции били пару раз, но это не считается. И я не уверен… вдруг я на ваш Совет посмотрю внимательно — и захочется мне от такого зрелища куда-нибудь, где вас еще нет?

— На тот свет.

— Не выход.

Рыжая отодвигает клавиатуру, отодвигает манипулятор, опускает голову на скрещенные руки и воет, все громче и громче. Если бы Деметрио не знал ее, в общей сложности, страшно сосчитать, сколько лет — испугался бы. Женщина, тоненькая такая, руки у нее… как фарфоровые. Довел. Но он знает — и уже почти год лично — и потому опасается за себя. Она вот этими руками…

Джастина поднимает голову. Лицо белое, доброе-доброе.

— Сядь, — говорит. — И внемли. Я этот Совет знаю наследственно. У меня в нем вся семья так или иначе, кто не удрал вовремя. Там всякой твари по паре. Дураков полно, карьеристов, психов. Шизофреников всяких и параноиков. И каждый — интриган, и каждый в своей подкомиссии по рационализации валидизации царь и бог. Но вот кого там нет, не выживает — тех, кто не умеет думать на пять, на десять ходов вперед. Только не так, как ты привык — в поле с оружием. Или в телевизоре вашем. А с циркуляром и меморандумом наперевес. И эти бумажные тигры от тебя косточек не оставят, если ты, террорист чертов, не начнешь думать головой.

Сесть… отчего же не сесть?

— Они меня сейчас растерзают в любом случае. Я подставился. Описал возможное будущее как настоящее и полез защищать детишек от страшного Совета. Оскорбил их на годы вперед, а доказать, что прав — не смогу. Не произошло ведь? Значит, они правы, а я нет.

— Пораженец проклятый… Нет. Все не так. — Женщина жмурится, как будто у нее от духоты голова кругом идет. — Ты привлек внимание к очень большой проблеме. Ты показал Совету, как на него смотрят миллионы людей. Взбаламутил болото. Не случилось? Потому что ты назвал дракона по имени. Теперь они вынуждены оправдываться и объясняться. Вызвать тебя на слушания — это форма оправданий. Так что у тебя позиция — да у Франческо такой не было… народный заступник, защитник детей и голос того простого человека, ради которого существует сам Совет.