— С чем бы там Керис не сражался, это все равно произошло в болоте, и это болото было где-то возле одного из многочисленных местных сенокосов! Честное слово, Герда, ты меня очень удивляешь — ведь ты всегда обычно так хорошо замечаешь то, что очевидно…
Пленник Башни начал было отворачиваться, но епископ своей твердой рукой снова схватила его за робу, заставив повернуться к себе лицом. Свет факелов отражался на лице и в глазах женщины, но теперь это отражение придавало ей не загадочный, а зловещий оттенок.
— Поберегитесь, Антриг! — прошипела Герда, еще раз для ясности дергая его за одежду.
— А чего мне бояться? — спокойно заметил он, — стены в Башне толстые, я думаю, что они защитят меня уж как-нибудь! Это вам всем нужно разбираться со всякими вашими трудностями, которых у вас, как я погляжу, просто пруд пруди. Ты не подержишь вот это? — и Антриг протянул ей свой деревянный меч. Удивленная Герда приняла оружие, освободив наконец одежду Антрига от своей мертвой хватки. Антриг сказал «Спасибо!» и исчез в темноте, которая окутывала узкую лестницу наверх.
Лицо Герды вновь побагровело, и она рванулась было по лестнице вверх, но Солтерис движением руки остановил ее. — Нет! — тихо сказал он, — там уж ты от него точно ничего не добьешься! Не ходи!
— Но мы можем его заставить…
Тут в голосе архимага зазвучали металлические нотки:
— Ни один член Церкви, слышишь, ни один! — не имеет права тронуть даже пальцем того, кто однажды принес клятву на верность Совету Кудесников!
— Но сейчас совсем не та обстановка! — яростно сказала Герда, — все эти страшные явления…
— Обстановка не изменилась!
Какое-то время они стояли, глядя в глаза друг друга. Керис видел в глазах старика смесь гордости и гнева — это можно сравнить с тем, когда стоишь возле печки, которая закрыта заслонкой. В этом случае чувствуешь тепло, но не видишь света. Герда шевельнула было губами, И архимаг как будто понял, что тут, в Башне, лишенные своего волшебства, они находятся целиком и полностью во власти Церкви.
— Пойдем, Керис! — сказал старик, — тут все равно ничему хорошему не научишься! И узнать мы ничего не узнаем! Но, Герда Кимильская, послушай! Если ты, или твой Костолом или кто там у тебя еще подвивается в инквизиции… Если вы тронете без моего ведома хоть волос на голове Антрига… Я в конце концов все узнаю об этом, и вот тогда… Глядя на янтарное пламя коптящих факелов, старик уже тихо сказал: «Тогда вам всем придется разбираться уже со мной!»
Только тогда, когда они уже спускались с холма в синеве сгущающихся сумерек, Керис осмелился заговорить. Архимаг двигался широкими шагами, его черные одежды развевались за ним. Вывихнутая в болоте лодыжка Кериса ныла при каждом шаге, но не эта боль и не уставшие от страшной битвы мышцы угнетало его — ему не нравилась эта тишина, которая казалась сейчас какой-то тяжелой жидкостью, в которой им предстояло плыть.
Наконец, когда они спустились с холма, на котором стояла Башня, Керис не выдержал и спросил одно-единственное: «Почему?»
Старик испытующе поглядел на него. Наконец, как будто бы он в первый раз обратил на него внимание, Солтерис сказал:
— Дитя мое, с тобой все в порядке? Я-то, старый, совсем забыл, что ты ранен!
Керис нетерпеливо дернул головой:
— Почему ты вдруг кинулся защищать его? Он определенно знает больше, чем рассказывает тебе! Если бы им удалось разговорить его…
— Нет, — вздохнул архимаг, — с одной стороны, он намного более упрям, чем кажется, этот сумасшедший, К тому же он не такой простак! Никогда нельзя быть уверенным, что именно в этот момент он говорит правду. Скажу больше — он даже сам не осознает, когда говорит правду, а когда начинает лгать. С другой же стороны… — Архимаг замолчал, оглянувшись на Башню, — они ведь только этого и выжидают! Епископ и этот Костолом — им только нужен повод, чтобы подчинить нас своей воле! Потому-то мне и нужно столь осторожно обращаться с Антригом!
Как будто отрывок из какой-то другой жизни, Керис вдруг вспомнил заросшие плющом и ежевикой руины Цитадели Темного Волшебника и холодный голос Сергия Костолома.
— А может быть так, что все эти кошмары подстроил сам Антриг? — поинтересовался Керис.
Несколько мгновений старик шагал безмолвно, сурово сдвинув свои седые брови, и на лице его лежала печать какой-то странной растерянности, чего раньше внуку никогда не доводилось видеть.