Башня шутов

– Не знаю, – продолжал он, выплюнув косточку, – читаешь ли ты, как твой брат, Оккама, Вальдхаузена, Виклифа, Гуса и Иеронима, распространяешь ли, как и брат, поименованные произведения по Силезии, Мархии и Великопольше. Не знаю, даешь ли ты, по примеру брата, укрытие гуситским эмиссарам и шпионам. Короче – еретик ли ты. Полагаю – а проблему я немного изучил, – что нет. Что ты невиновен. Считаю, что в эту аферу тебя просто впутала случайность, если, конечно, правильно так называть пару больших голубых глаз Адели фон Стерча. И известной мне твоей слабости к таким большим глазам.

– Гжегож… – Рейневан с трудом продавил слова сквозь стиснутое спазмой горло. – То есть простите, преподобный отец… Уверяю, у меня нет ничего общего с еретичеством. И у моего брата, жертвы преступления, тоже…

– Ручаться за брата поостерегись, – прервал его Гжегож Гейнче. – Ты удивишься, узнав, сколько было на него доносов, к тому же небезосновательных. Он оказался бы перед трибуналом. И выдал бы сообщников. Верю, тебя среди них не было бы.

Он отбросил хребет селедки, облизнул пальцы.

– Однако конец неразумной деятельности Петра де Беляу, – продолжил, принимаясь за вторую рыбину, – положило не правосудие, не уголовные деяния, не poenitentia,[463] а преступление. Преступление, виновных в котором я рад был бы увидеть наказанными. Ты тоже, верно? Вижу, что да. Так знай, они будут наказаны, причем вскоре. Знание этого должно помочь тебе принять решение.

– Какое… – Рейневан сглотнул. – Какое решение?

Гейнче помолчал, кроша кусочек хлеба. Из задумчивости его вывел ужасный крик человека, которому причиняют боль. Очень сильную боль.

– Брат Арнульф, – указал головой инквизитор, – слышу, недолго молился, быстро закончил и вернулся к занятиям. Усердный это человек, усердный. Крайне. Но он напоминает, что и у меня есть обязанности. Так что давай быстренько заканчивать.

Рейневан скорчился. И правильно поступил.

– Тебя, дорогой Рейневан, впутали в немалую аферу. Превратили в инструмент. Сочувствую. Но коли уж ты стал инструментом, так было бы грешно тобой не воспользоваться, тем более с благой целью и во славу Господа Бога, ad maiorem Dei gloriam. Итак, ты выйдешь на свободу. Я вытащу тебя из Башни и огражу от тех, кто тебя подстерегает, а таких набралось немало. Смерти твоей жаждут, насколько мне известно, Стерчи, князь Ян Зембицкий, любовница Яна Адель Стерчева, раубриттер Буко фон Кроссиг, а также – по причинам, которые мне еще надобно выяснить, – благородный Ян фон Биберштайн… Ха, действительно есть причины опасаться за жизнь. Но, как сказано, я приму тебя под свою защиту. Не даром, разумеется. За все надо платить. Do ut des. Вернее: ut facias.[464]

– Я организую, – инквизитор заговорил быстрее, словно проговаривал выученный заранее текст, – я все организую так, чтобы в Чехии, куда ты направишься, это не вызвало никаких подозрений. В Чехии ты установишь контакты с гуситами, с людьми, которых я тебе укажу. Сложностей быть не должно. Ведь ты же брат послужившего гуситам Петра из Белявы, праведного христианина, мученика за правое дело, убитого проклятыми папистами.

– Я должен стать… – прошептал Рейневан. – Я должен стать шпионом?

– Ad maiorem, – пожал плечами Гейнче, – Dei gloriam. Каждый должен служить как может.

– Я не гожусь… Нет, нет, Гжегож, только не это. Я не согласен. Нет.

– Альтернатива, – глянул ему в глаза инквизитор, – тебе известна.

Истязаемый в глубине дома человек завыл и тут же зарычал, захлебнулся ревом. Рейневан и без того догадывался, какова будет альтернатива…

– Ты не поверишь, – подтвердил его догадку Гейнче, – что только не выясняется при болезненных конфесатах.[465] Какие тайны выдаются. Даже тайны алькова. На следствии, которое проводит какой-нибудь столь же рьяный человек, как брат Арнульф, деликвент, уже признав и поведав о себе, начинает говорить о других… Порой даже бывает неловко выслушивать такие показания… Узнавать, кто, о ком, когда, как… А подчас речь идет о лицах духовного сана. О монашенках. О девушках на выданье, слывущих невинными. О Господи, у каждого, думаю, есть такие секреты. Должно быть, ужасно унизительно, когда боль принуждает признаваться в этом. Какому-нибудь брату Арнульфу. В присутствии исполнителей. Что, Рейнмар? А у тебя таких секретов нет?

– Не надо, Гжегож. – Рейневан стиснул зубы. – Я все понял.

– Очень рад. Поверь.

Истязаемый зарычал.

– Кого это, – злость помогла Рейневану переломить страх, – так мучают? По твоему приказу. Кого из тех, с кем я сидел в Башне?