Башня птиц. Авторский сборник

Шум постепенно затихал, и плач перешел в тихое всхлипывание. Маруся уже не плакала, а скулила, как щенок, потерявший маму. Елагин и сам ничего не понимал, но растерянность и страх женщины заставляли его сохранять хладнокровие.

— Попробуй вспомнить, — сказал он. — Успокойся и вспомни. Тебя зовут Маруся, тебе тридцать шесть лет, а я — твой муж, Виктор Елагин. Мы живем с тобой десять лет, ты больна, ты просто все забыла из–за болезни, но ты вспомнишь, успокоишься и все вспомнишь. Взгляни, вот моя рука, ты знаешь ее.

Он протянул руку и хотел добавить еще, что эта рука ласкала ее тело, что знает она все возвышенности его и впадины, все излучины и тупики, знает и помнит, и не может быть так, чтобы тело все забыло.

Рука осторожно раздвинула одеяло и, медленно скользя по складкам, проникла к коже. Кончики пальцев дотронулись до тела и узнали его. Маруся вздрогнула.

— Нет, — сказала она охрипшим голосом. — Я вас не знаю. Кто вы? Где я? Что со мной стало?

— Маруся… Вспомни.

— Я не Маруся. Я Вера. Вера Загладина. А вас совсем не знаю. Позовите папу и маму. Мне страшно.

Елагин откинул одеяло, прикрывшее лицо. Это было Марусино лицо ее глаза, губы, нос, ее морщинки и седая прядь у виска.

— Ты больна, Маруся, — сказал он, — ты просто больна. Чего ты боишься? Я тебя не обижу. Ведь я твой муж.

— Нет! Я вас не знаю. У меня никогда не было мужа. Это не мои руки, не мой голос, не мое тело. Куда вы спрятали меня? Отдайте сейчас же! Я не хочу жить в этом теле! Оно страшное, старое, омерзительное!

— Неправда, Маруся, оно удивительное. Я так люблю его.

Он погладил ее плечи, она резко отстранилась, покраснела, сверкнула глазами.

— Сердце мое, — выдохнул Елагин, — вспомни.

Она ничего не вспоминала, и для самого Елагина названное имя было чужим. Вера Загладина. Он никогда не слышал о такой женщине. Он знал, что бывают психические расстройства, когда человек присваивает себе чужое имя и чужие мысли, он знал и цеплялся за это, и оставалось только ждать, когда старое имя хоть на время вытеснит новое и все встанет на свое место.

— Позвоните моему папе, — сказала Маруся. — Я вас умоляю, позвоните, он приедет и во всем разберется. Я вас очень прошу, позвоните.

Все это было более чем странным, но Елагин согласился. Он не хотел поддаваться безумию, не хотел подчиняться законам иллюзорного придуманного мира, но в этой просьбе была своя логика, и он набрал названный номер.

Долго никто не брал трубку, потом длинные гудки оборвались, и кто–то задышал на другом конце провода. Елагин извинился и попросил позвать Загладина.

— Я слушаю, — сказал мужской голос.

Елагин чувствовал себя в дурацком положении и не решился сразу сообщить мужчине, что здесь его ждет дочь.

— Кто вы? — спросил мужчина.

— Мне нужна Вера, — сказал Елагин. — Я ее знакомый.

Было стыдно и неуютно. Хотелось бросить трубку.

— Она умерла, — сказал тихо мужчина.

— Когда? — воскликнул Елагин.

— Вчера вечером.

И короткие гудки, как позывные спутника. Вот и все. Привычная логика ломалась. Чужая девушка и родная жена, слитые воедино, ждали ответа. Или только одна чужая девушка? Или только одна родная жена? Что важнее, душа или тело? Елагин считал себя материалистом и сомнения не испытывал, но мир вывернулся наизнанку, абсурдное стало привычным, привычное — абсурдным. Души нет и быть не может. Способ существования белковых тел распадался с прекращением обмена веществ, каждое из которых можно было потрогать и взвесить. А душа — лишь отголосок религии, заблуждение человечества, метафора поэтов.

— Он приедет? — спросила Маруся.

— Нет. Он сказал, что Вера умерла. Вчера вечером.

— Это неправда! Я не умерла. Я болела, я долго болела. Заснула вчера, сильно закружилась голова, и я заснула. Папа был рядом, он знает. Позвоните еще раз, он приедет.

— Сколько тебе лет. Вера? — спросил Елагин.

— Семнадцать.

— Тебе холодно. Оденься.

Он выбрал одежду, белье, молча протянул ей.

— Выйдите из комнаты, — сказала она, подумав.

Елагин горько усмехнулся и вышел. Снова набрал знакомый номер.

— Это опять вы? — спросил Загладин.

— Да, это я. Простите, что надоедаю вам в такой день. Искренне сочувствую вам и хорошо понимаю, у меня вчера тоже умерла жена. Но дело в том…

Елагин замялся, он не знал, как выразиться понятнее.

— В котором часу она умерла? — переспросил его Загладин.

— В семь тридцать вечера.

— И… она мертва?

— Да, то есть нет. Я сам не знаю.

— Значит, она жива, — сказал Загладин. — Жива. Она жива. Назовите ваш адрес, я скоро буду. Не обижайте ее. Я все объясню. И никому ни слова, прошу вас.

— Он приедет, — сказал Елагин.

Маруся, или Вера, лежала в платье. В красном, с широкими рукавами. Последний раз она надевала его год назад, когда еще могла выходить на улицу. Все было знакомым в этой женщине и одновременно неизвестным, чужим.

— Ты уже не боишься? — спросил Елагин.

— Я боюсь бояться. Я сойду с ума. Стараюсь ни о чем не думать. У меня не получается.