Башня

Потом спустился вниз, на улицу: была промозглая, влажная ночь; я шел вдоль дороги, и меня все сильнее трясло – от злости, от холода, от сырости, пробиравшей до самых костей. Я шел по прямой, все быстрее, пытаясь хоть как-то согреться. Вокруг было пусто – слишком пусто, словно я попал в какой-то странный сон; только иногда навстречу мне из темноты выныривали, обдавая жидким светом, фары.

Остановился я только ближе к утру, когда идти уже не оставалось сил: заскочил в проходивший мимо автобус. Других пассажиров в нем не было; я сел на заднее сиденье и прислонился головой к окну; за эти два-три часа я настолько замерз, что тело у меня онемело. Вот так же – вспомнилось мне – в пустом автобусе мы ехали с Катей: я провожал ее с вечеринки домой. Она задремала у меня на плече, и волосы ее щекотали мне щеку; я сидел неподвижно, боясь потревожить ее, разбудить; вслушивался в то, как она размеренно дышит. Мы доехали до конечной; она была теплой и сонной, моргала часто и терла кулаками глаза.

– Твоя остановка.

– Так быстро? – произнесла она куда-то в глубь салона. – Я бы и дальше так ехала… До утра…

– Светает уже.

– Да, – она медленно встала; улыбнулась мечтательно самой себе. Мы шли до ее дома минут пять, и она все это время улыбалась так же отстраненно, вглубь себя; я рассказывал о чем-то, но она молчала.

– А этот… Игорь твой… – спросила она, когда мы подходили к дому, – вы с ним получается… друзья?

– Друзья? А почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытно.

Игорь был в ту ночь на вечеринке, увидел меня, подошел – мне ничего не оставалось делать, как представить его Кате.

«Друзья?» – повторил я про себя; задумался на несколько секунд. Почему-то сразу вспомнилось, как в детстве мы мутузили друг друга. Без конца соревновались в чем-то – Игорь был, старше, крупнее, всегда побеждал… Даже учился он… не то чтобы лучше, но как-то… успешнее что ли: умел преподнести себя своим родным, подать. Мне ставили его в пример, когда я в чем-то не дотягивал до планки.

– Что ты, – сказал я Кате, – какая тут дружба – у нас и интересов общих нет.

– Интересов?

– Ну, он такой… как тебе сказать… приземленный…

– Прагматичный?

– И это тоже.

– Ты не любишь таких.

– Ну, а что их любить… У него и тем-то нет никаких кроме футбола.

Катя коротко – я не понял тогда этот жест – покачала на мои слова головой. Недовольно, словно обидевшись на что-то, поджала губы.

– Ты чего?

– Устала просто. Сейчас отосплюсь как следует, и все пройдет.

Я проводил ее до дома, и она, уже стоя в дверях, долго махала рукой – весело так, энергично, немного по-детски. Я отошел уже, обернулся – она продолжала махать, помято-сонная, со спутавшейся челкой на глазах; во всей ее фигуре тогда сквозило что-то очень близкое, родное…

С тех пор прошло уже почти шесть лет. С Катей мы неплохо ладим; я как-то постепенно, сам незаметно для себя, ее разлюбил. Я изменился во многом – да и она изменилась. Что-то, что мне так нравилось в ней, за это время ушло.

– Ты обигорилась, – сказал я ей как-то.

Она засмеялась.

– А что плохого? Я просто взвешиваю все «за» и «против». Составляю план.

– Ну да. Я это и имел в виду.

– Твоя проблема как раз в том, что у тебя нет плана.

– Какого плана?

– Пла-на, – повторила она по слогам.

Я часто чувствую это ее отношение ко мне – от человека, устроившего свою жизнь, вниз, к не устроившему, – по диагонали. Именно таким я перед ней и выгляжу: в мои двадцать пять лет у меня нет постоянной работы. Девушки, кстати, тоже нет. Институт бросил на четвертом курсе, чтобы больше писать, – да так и не опубликовал ничего за это время. Катя – дальше. Говорит что-то со своего конца, но звук, перемещаясь вниз, искажается – когда он доходит до меня, я с трудом разбираю слова. «Все хорошо», – повторяет она. Жизнь перед ней разложена квадратами. Разграфлена. Прострочена – как лоскутное одеяло. Ей только и остается, улыбаясь, перемещаться из одного квадрата в другой.

– Ты счастлива? – спрашиваю я ее иногда. Продираюсь по лоскуткам – с одной клеточки на другую. Застреваю. Она скрещивает руки на груди; ноги сводит крепко, одной струной. Смеется – тихонько так, словно стесняясь. «Странные у тебя вопросы». – «Ну, а все-таки?» – «Ты странный, Андрей».

Я понимаю, что мне будет не хватать их, если они не вернутся. Даже Игоря – за эти годы я успел привыкнуть к нему. Привыкнуть к постоянному присутствию кого-то. Если они уезжали в отпуск, по квартире, беспокойно подвывая, продолжал носиться их нелепый шпиц. Через день появлялись друзья их друзей, искавшие вписку в Москве, или родственники, которых я до этого не знал – возникали, как видения из воздуха.