Басаргин правеж

— Отпустишь ко мне свою послушницу, епископ новгородский?

— Воля твоя, государь, — поклонился и Пимен.

— Моя, — весело согласился Иоанн. — Басарга! Поручение исполнил?

— Отписка подробная готова… — полез было за пазуху подьячий.

Но государь его остановил:

— Потом. Вон, кравчей оставь, она опосля передаст.

Иоанн поманил боярина и пошел вперед, негромко признавшись идущему рядом Басарге:

— Разговор наш последний снова о Настеньке ненаглядной мне напомнил. Еще один вклад на помин души ее хочу сделать. Зело любопытно голубке моей было, чем сказка твоя про безумного игумена закончится? Да и я давно о нем ничего не слышал. Посему прошу тебя, боярин. Ныне же скачи в обитель Соловецкую. Сделай вклад, оглядись хорошенько, глаз у тебя острый. А с первой водой возвертайся, и мне обо всем в подробностях доложишь…

Иоанн отступил, оглянулся:

— Андрей! Вели полста рублей брату нашему Басарге выдать, и еще пять на расходы подорожные.

— Слушаю, государь!

Царь двинулся дальше во главе спешащей свиты. Мирослава задержалась рядом, протянула руку. Подьячий достал и положил в ладонь тугой бумажный сверток.

Снова, как в далекой юности, они могли позволить себе лишь мимолетное прикосновение пальцев и жадные, пожирающие взгляды.

Миг! Пронзительная молния от соприкоснувшихся ладоней, от устремленных друг в друга черных зрачков, мимолетная улыбка — и новая кравчая поспешила догонять царя.

— Иоанн что-то сказал? — с надеждой спросил боярин Басманов.

— Хочет еще один вклад в память об Анастасии сделать, — не стал скрывать Басарга. — Так можно в расходы и записать. Идем! Царь желает, чтобы я успел до половодья. А распутица может случиться в любой день.

И снова, уже который год подряд, началась для Басарги гонка с природой: кто успеет первым, он — домчаться до Студеного моря или весна — растопить зимники? Посему боярин не жалел ни лошадей, ни холопа, пролетая в день по пятьдесят верст и вечером буквально выпадая из седла. По Нерли — до Волги, потом на Шексну, через Белое озеро на Ковжу, с нее на Вытегру. Через две недели он был уже на Онежском озере, еще через неделю — на Выгозере, откуда до Кеми оставалось всего полтораста верст — три дня, рукой подать.

Понятно, что после такого путешествия воеводе он смог сказать только:

— Здрав будь, боярин. Дозволь в светелке прежней полежать… — после чего ушел в свою комнату и спал без просыпу целый день и еще ночь и все равно потом поднялся только к полудню.

На удивление скоро его пригласили к воеводе Оничкову отобедать. Видать, все это время боярин ждал с нетерпением, когда можно будет расспросить опричника о столичных новостях.

Стол был все тот же: маленький — в личных покоях воеводы, обильный — ибо угощение помещалось на нем с трудом, и конечно же — рыбный.

— Здрав будь, боярин. — Воевода неуверенно отер курчавую бородку рукавом и развел руки. — Как-то не по-христиански мы с тобой встретились.

— Прости, друже, очень уж дорога измотала. — Басарга, не сомневаясь, крепко обнял воеводу, похлопал по спине, сел к столу, зацепил кончиком ножа толстый ломоть семги. — Господи, как же я по ней соскучился! В Москве, не поверишь, никакая рыба в горло не лезла. А тут, как только увидел, так сразу душой возрадовался.

— Да, боярин. Семга есть наше главное сокровище. Ничего вкуснее на свете нет. Весь свет ею у нас закупается, от голландцев до персов, — самодовольно похвастался воевода, снова утирая усы, и разлил по кубкам прозрачное вино с уже знакомым Басарге запахом. — А ведь припозднился ты маненько, боярин. Аккурат пятого дня поморы мимо Кеми прошли, домой возвертаясь. Зело интересно о Москве сказывали. Выходит, отпустил ты их все-таки, боярин? Помиловал?

— Не я помиловал. Суд боярский приговорил. Царской волей, по закону и по справедливости.

— А то поморы не знают? — громко хмыкнул воевода, раздвигая на груди дорогую жаркую шубу. — Ты же сам кого-то из них думе показывал. Они слышали, как ты за головы их бился, самому государю перечил.

— Кабы перечил, в ссылку бы сюда ехал, а не с поручением, — ответил Басарга. — Согласен со мной Иоанн Васильевич оказался. Выходит, что и размолвки у нас не имелось.

— И все же ты выговорил им помилование, боярин… — утвердительно кивнул Оничков. — Не понимаю я тебя, подьячий. Кабы здесь отпустил, то и мороки меньше вышло бы, и серебра в кармане зело прибавилось бы. А так: и в Москву гонял, и у плахи держал… А тем же самым все и кончилось. Токмо без прибытка.

— Прибыток-убыток, серебро-золото… — поморщился Басарга. — Что ты, будто купец, все на кошель переводишь? Бояре мы, слуги царские, державе русской опора. Ты пойми, кабы я деньги взял, то поморы, двинцы, крестьяне здешние в уверенности остались бы, что опричника царского купить можно! Тут заплатил — так решили. Здесь заплатил — иначе. Ныне же они запомнили, что в стране власть есть. Неподкупная, справедливая, правильная. Разве сие серебра того не стоило?

— Справедливость на хлеб не намажешь, подьячий…