Басаргин правеж

— Здрав будь, боярин царский, — уверенно направились к Басарге Леонтьеву богатые гости, сняли шапки, поклонились в пояс. — Зело радо товарищество-то наше, что столь быстро государь на челобитную отозвался, известного подьячего прислал, о скорби нашей беспокоится. Не место служивому человеку-то на постоялом дворе прозябать. Милости просим в палаты старосты нашего перебраться, там тебе и сотоварищам твоим покои достойные отведены.

— Кто старостой у вас будет? — первым делом поинтересовался Басарга.

— Прокоп Володимирович Бачурин, купец именитый в пятом-то колене, солевар, рыбарь, портовик, — степенно сообщил один из купцов.

— Это у которого сына бунтовщики едва не убили?

— А были средь людей-то его и до смерти убитые, и увечные-то, и раненые… — с готовностью заговорили купцы.

— Что же, коли сам Прокоп Бачурин приглашает, отчего не переехать? — согласился Басарга. — Мыслю, помогать в деле моем он станет с охотою…

Сыск начался сам собой, не дожидаясь решения бояр.

Дом купцов Бачуриных заставлял вспомнить скорее о царских хоромах, нежели о жилище торговца-солевара. Не меньше сотни сажен в длину, невесть сколько в ширину, в три жилья высотой, да еще и с просторными внутренними дворами, выстеленными дубовыми плашками. Усадьба подьячего рядом с ним была — ровно изба смерда рядом с княжьими хоромами. Стены во многих горницах заштукатурены и расписаны, в иных обиты кошмой и выстланы коврами, в третьих — тщательно проконопачены и выбелены, многостолпные залы были способны принять на пир сотни гостей. Многочисленная прислуга старалась не просто угождать, а угадывать каждое желание хозяйских гостей. А то и вызывать нужные желания. Во всяком случае, розовощекая пышная девка, столь долго и старательно показывала подьячему, как хорошо застелена постель, где что лежит и как туда удобнее забираться, принимая при этом самые разные позы, что устоять Басарге стоило немалого труда.

— Ладно, милая, — наконец остановил боярин ее старания. — Вечером разберусь. Давай лучше к купцу Бачурину меня отведи. Хочу узнать все подробности, о каковых в жалобе не отписано. Я сюда не для блуда приехал, а по царскому поручению. Веди.

Похоже, среди гостей он оказался единственным, кто устоял перед соблазнами, — поскольку в горнице с богато накрытым столом тоже оказался один.

— Сюда велено опосля-то привести, — сообщила девка, накручивая на палец прядь русых волос. — Более ничего не ведаю.

— Ступай, дальше я сам, — шагнул в дверь хозяин дома, слегка поклонился: — Прошу-то к столу, боярин. Откушай, чем Бог-то послал.

Даже без шубы купец Бачурин был крупен собой, на одутловатых щеках играл румянец, ухоженная борода, рыжая с проседью, ровно ложилась на грудь. Одет он был в синюю суконную куртку, ткань которой портной собрал на груди в несколько толстых валиков, в черные плотные шаровары и тапочки из разноцветных лоскутов кожи.

— В сапогах у нас ходить-то холодно, боярин, — поймав его взгляд, пояснил хозяин. — А в валенках по дому не погуляешь. Вот и обхожусь-то обувкой, каковую менять удобнее.

— Выходит, мне тоже валенки понадобятся? — сделал вывод Басарга, но тут же отмахнулся. — О сем потом. Ты мне лучше о смуте расскажи. Кто затеял, по какому поводу, что деял, к чему призывает?

— Летом сын мой на Терском-то берегу на стоянке с семью ладьями стоял. Так на него люди варгузинские напали, товар и корабли-то отобрали, людей кого поймали, смерти лютой предали, а средь прочих многих поранили. Убытку только рухлядью и рыбой тыщу-то двести рублей, да корабли, да семьям нужно-то откуп за погибших платить. Иные же из ладей и в Варзуге, и в Умбе видели, то точно ведаю, варяги мои тамошние отписались. Грумланы их задешево перекупили. В море ушли, теперича и не найдешь. Могут-то улов в Лунский город отправить, нурманам продать али просто на острове оставлять, на иных лодках возвертаясь…

— Постой! Ты про бунт сказывай, Прокоп. Что мне грумланы и ладьи с товаром?

— Так ведь товар не простой, боярин. Подати царские-то, десятина. Я на откуп тони семужные на Терском берегу взял и еще иные платежи внес с наддачей. Их сынок в Холмогоры и вез. Коли царское добро грабят-то, а сборщиков тягла на копья накалывают, разве это не бунт?

Басарга в задумчивости потер лоб.

Он понимал, что купец ищет мести за сына. За бунт спрос завсегда серьезнее, нежели за простой разбой. Зачинщиков всех найдут обязательно, накажут примерно, дабы другим неповадно было. А грабеж — дело губного старосты. А тот глубоко копать не станет. Кого поймает — того повесит. А кто улизнет — тем и утруждаться не станет. Разница же в деянии выходила совсем тонкая, только в жертве. Коли купца обирали — поступок один. Казну — уже другой.

— В Варзуге иных из татей корабельщики мои признали, — неуверенно добавил Прокоп Бачурин. — Однако же старосте тамошнему-то указать на них убоялись, ибо подозревают соучастие его в сем бесчинстве. Как бы самих-то за донос не побили. Однако же Беляш, корабельщик юный из Териберки, даже вожака разбойничьего-то признал и до дома выследил.