Басад

— Я провожу предварительные собеседования, делаю кастинг и присутствую на инициации. Бывает, они звонят мне — ищут совет и поддержку. Особенно после первых сеансов. Тут крайне важна чуткость. Есть множество аспектов…

Все это рассказывалось таким тоном, будто речь идет о самом невинном хобби — чем-то вроде вязания или вышивания крестиком в пансионе благородных девиц.

— Мы придерживаемся четких границ. Так, чтобы это не мешало личной жизни, — продолжала Орталь, слегка досадуя на необходимость втолковывать мне, профану, тривиальные истины. — Я долго над собой работала, и теперь для меня это два совершенно отдельных мира. Никак друг с другом не пересекающиеся. Тут тоже немалая заслуга моего Мастера. У него дом, жена, трое славных ребятишек — большая счастливая семья, и при этом полная свобода развиваться и самореализовываться. Разве это не прекрасно?!

Я медленно выдохнул, пытаясь представить себя в этом треугольнике. И тут же вспомнил про ее подопечных рабынь… Получился какой-то неумещаемый в сознании многогранник. Почему-то особенно коробила та гордость, с которой она хвасталась возвышением в их иерархии.

Уловив мое раздражение, она терпеливо попыталась разъяснить все сначала. Выходило, что тот факт, что ежемесячно ее будет драть какой-то хмырь, никак не касается ни меня лично, ни наших с ней отношений. Ни-как! Это совершенно отдельная от всей остальной жизни тема, никоим образом не противоречащая стремлению к полноценным и гармоничным отношениям. И опять же, она долго над собой работала, и теперь способна абсолютно изолировать эти два аспекта своего бытия.

— С душевной и телесной близостью это вовсе не связано! — безнадежно выкрикнула она, исчерпав последние аргументы. — Господи, да как же ты не понимаешь?!

— Знаешь, Орталь, — поразительно спокойно произнес я, хотя внутри клокотало и лопалось, — ты мне очень… очень нравишься, но я не готов ни с кем тебя делить.

— Твой эгоизм губит нашу любовь, — обреченно проронила она. — Неужто твое ненасытное эго тебе важнее меня?! Моего роста и развития как личности?!

Она так и ушла. Опустошенная, разочарованная и непонятая. Но гордая и желанная.

Я долго не мог ее забыть. Даже не знаю, что терзало меня больше: тоска потери или то, что мне и моим чувствам предпочли какого-то «Мастера». Когда я вывалил все моему психоаналитику Рут, она совершенно не разделила моих переживаний. Смотрела на меня косо, будто я угнетаю и ущемляю… Я списал это на треклятую женскую солидарность, разозлился и чуть не поссорился заодно и с ней.

* * *

Справедливости ради повторюсь — этими историями я отнюдь не пытаюсь создать впечатление, что израильтянки все поголовно чокнутые. Напротив — нормальные эмансипированные женщины. Просто, во-первых, у меня талант вляпываться во всякие приключения, а во-вторых, о том, как все началось хорошо и кончилось хорошо, не интересно ни писать, ни читать.¹⁶

В итоге всех перипетий я счел заключительный этап абсорбции в израильском обществе успешно завершенным. Кроме того, в моей жизни появился близкий друг Дорон — израильтянин до мозга костей, о котором я уже упомянул, и с которым вы еще не раз встретитесь.

Берлинская стена рухнула, и на ее развалинах зацвели первые ростки кактусов Сабрес¹⁷ — с жесткими колючками снаружи и сладкой мякотью внутри.

Нас нет

…Но тут на Максима напала муха, и ему пришлось вступить с ней в борьбу. Муха была мощная, синяя, наглая, она наскакивала, казалось, со всех сторон сразу, она гудела и завывала, словно объясняясь Максиму в любви, она не хотела улетать, она хотела быть здесь, с ним и с его тарелкой, ходить по ним, облизывать их, она была упорна и многословна. Кончилось все тем, что Максим сделал неверное движение, и она обрушилась в пиво. Аркадий и Борис Стругацкие

По разным соображениям, которые прояснятся позже, я пытался избежать описания главного персонажа этого фрагмента. Тактично обойти его стороной. Я сомневался, тянул, откладывал… Но повествование, как и природа, не терпит пустот. Пузырь ширился, набухал, нарушая структуру и целостность, и стало ясно, что необходимо принять неизбежное.