Но тогда зачем? Лотар Кинзе быстро подошел к одному из пультов; одежда сзади висела на нем, будто нарочно сшитая на человека вдвое толще; так же, как у клоунов, у которых то, что имеет вид пальто, должно быть именно пальто; потом он обернулся ко мне, улыбнулся. Коммен зи гер. Да габен зи ношен. Шпилен зи. Я поднял бас-саксофон, и он радужно засиял в белом пыльном свете; мне показалось, что все вздохнули, будто увидели некий предмет священного культа; потом я понял: он был такой тусклый, тронутый временем, слюной, медной зеленью, небрежным обращением, что походил (структурой своей серебристости, серебристо-белой матовостью) на старинную кропильницу, какую старый деревенский священник в какой-нибудь безбожной стране берет при свершении богослужений и которая в желтом свете скудных свечей так же матово, тускло искрится (Боже милостивый, даждь нам отпущение). Лотар Кинзе подал мне лист; это была бас-сак-софоновая партия какой-то композиции, которая первоначально называлась «Дер бэр[14] айн характерштюк фюр басс-саксафоне унд орхестер», но чья-то рука перечеркнула заглавие и буроватыми, блеклыми военными чернилами надписала «Дер элефант».[15]Я пробежал глазами ноты: вальс в ля-миноре, ничего сложного, выдержан в глубоких тонах – совсем не то, что я стремился сыграть на этом бас-саксофоне, никакого Роллини; но именно то, что я был в состоянии превосходно исполнить с листа. И снова: Зачем?