Барвенково – Сталинград. Цена хрущёвской подлости

– А вот, в Первую мировую войну, – продолжил Сталин ледяным голосом, – когда наша армия попала в окружение в Восточной Пруссии, командующий войсками генерал, кажется, Мясников, удравший в тыл, царём был отдан под суд. Его судили и повесили.

– П-п-помню, п-помню этот случай, товарищ Сталин, – пролепетал Хрущев. – В газетах читал. Там тоже было много пленных.

– Хорошо, что помните, – с горькой усмешкой проговорил Сталин и у Хрущёва стало сыро не только на голове, но и в районе той части тела, которая у него была очень похожа на его голову.

А Сталин прибавил тем же ледяным тоном:

– Этот генерал был предателем, немецким агентом, – и сделал паузу, прежде чем произнёс страшные для Хрущева слова: – Правильно сделал царь, что его повесил как предателя России. В течение каких-либо трех недель Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику восемнадцать – двадцать дивизий… Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто…

Сталин демонстративно отвернулся от Хрущёва, а тот долго ещё дрожал, ожидая возмездия.

На столе Верховного уже были документы, которые свидетельствовали о том, что Хрущёв и Тимошенко знали о сосредоточении у основания будущего прорыва мощной германской группировки, созданной для проведения операции под кодовым названием «Фридерикус I». Задача группировки: подрезала под корень Барвенковский выступ и окружить наши наступающие армии. Немцы не спешили наступать. Они ждали начала наступления на Харьков наших войск. Ждали, когда в будущий котёл, который они планировали создать, войдёт как можно больше наших войск. Для действий по окружению армий Юго-Западного фронта враг имел подавляющее превосходство. Котёл же оказался огромным – достигал в диаметре 60 километров. Удары по нашим частям и соединениям сразу после их окружения, наносились концентрировано с разных направлений.

Если бы операция под Харьковом была продумана и обеспечена надлежащим образом, и в Крыму дела могли пойти лучше, хотя там в начале мая врагу удалось ликвидировать наш Керченский плацдарм и бросить все силы на Севастополь. Если бы не было такой катастрофы под Харьковом, у нас бы оставалась свобода манёвра силами и средствами и врагу не удалось бы быстро расправиться с защитниками Севастополя и высвободить силы и средства в Крыму для удара в направлении Сталинграда.

Всё это было совершенно очевидно и всё упиралось в тех, кто стал автором этой рукотворной трагедии, создавшим критическую ситуацию на юге России.

Хрущёв уехал в штаб фронта. Почему его не наказал Сталин? Почему не наказал Тимошенко?

Обстановка была слишком сложной. Враг активизировал свои действия в Заполярье, угрожал Ленинграду, стаял в непосредственной близости от Москвы, Харьковская трагедия открыла фронт врагу – немцы двинулись на Северный Кавказ и Сталинград, из последних сил держался Севастополь.

В таких условиях проводить военный трибунал было крайне сложно. Это могло подорвать авторитет Советского Союза на международном уровне, показать, что нет порядка, нет дисциплины, а на предательство идут высокопоставленные чины армии. К тому же Сталин встретил глухое противодействие членов Политбюро.

Наказан был начальник штаба фронта генерал-майор Баграмян, далеко не более повинный в трагедии.

Узнав об отъезде Хрущёва, Ивлев спросил у Гостомыслова:

– Не поверил нам Верховный?

– Не нам, а шифровке от Насти, – уточнил тот. – Думаю, всё сложнее. Можно ли на основании заявления абверовца Зигфрида наказывать Маршала Советского Союза, бывшего, кстати Наркома обороны, и члена Политбюро? Документов то нет никаких. Только слова.

– Но какие слова! Ведь факты-то факты. Катастрофа!

Гостомыслов задумчиво произнёс:

– Полагаю, что будут приняты особые меры. Постоянный контроль за Хрущёвым. Один древний полководец говорил, что если он вынужден терпеть возле себя шпиона, то пусть лучше шпионить будет тот, кто ему известен. Ну а что касается Тимошенко, то, видимо, не сразу, но дадут ему какую-то должность, типа представителя Ставки, на которой он ни за что отвечать особенно и не будет. И тоже контроль. Его деятельность в сорок первом и так уже вызывает некоторые сомнения…

Сталин ни на минуту не забывал о том, что катастрофа «именно там, где немцы наметили наступление».

26 июня 1942 года Сталин неожиданно заговорил о трагедии с генералом Василевским. Было 2 часа ночи, когда Александр Михайлович завершил очередной доклад и спросил:

– Разрешите идти?

Сталин остановил его жестом и заговорил: