Барсуки

– Да его и не варят совсем... – полусмущенно улыбнулся предисполком, стряхивая на пол пепел с папироски. Он недоверчиво заглянул в лицо Антона, но там не было и тени какого-либо заигрыванья. – Такое корыто, как бы винт посреди... он картошку моет и проганивает. А потом в валеру! Там...

– А валера это что?.. – слушал Антон.

– Валера-т? Ну, чан такой, аршин шесть впоперек, – и опять усмехнулся предисполком, и опять машинально стряхнул табачный нагар. – А потом вакум-аппарат... туда, конечно, серная кислота прибавляется...

– Для чего?

– Как для чего? – простодушно удивился вопросу предисполком. – Для производства!..

– А, – сказал Антон и как будто тоже усмехнулся. – Ну, серная кислота...

– Да вот, серная кислота... У меня вот до сих пор ожог от нее. Брызнуло как-то, чорт ее знает...

– И у меня вот тоже ожоги были на руках... только у меня не от серной! – вскользь заметил Антон.

– Так ведь это часто у нас чего-нибудь выходит! У меня вот братеня в этой самой валере замотало. Он полез чистить валеру-те, а там весла такие, картошку с водой мешают. Мастер спьяна пустил машину, ну братеня и начало хлестать! Как чиркнуло по ногам, он так и перкувырнулся... Его по голове тогда... Он опять первернулся, и опять его по голове. Обрубок заместо парня вытащили! – предисполкому становилось говорить гораздо легче, чем в начале. Он удивился и опять заглянул Антону в лицо.

Тот был широк в плечах, и всего его, угловатого, плотно охватывало зеленое сукно. Солнце падало на коленку ему, она была широка, со впадиной; чашка была ниже и сильно выдавалась вперед. Лицо Антоново было серо, точно всю жизнь в сумерках прожил.

– Много вас там работало? – спросил Антон, и, хоть был строг его вопрос, не было от него холодно.

– Да нет... около сотни что-нибудь. Да нет... и сотни не выйдет! На крахмальных ведь только по осени и работа, когда картошка. Да и как сказать, мужики ведь работают. Вот нас оттуда только трое и вышло!..

– Но ведь и другие заводы есть? – спросил Антон.

– Как же! – дернулся вперед предисполком. – Пеньковых есть два, льнопрядилка еще... Маслобоек вот четыре цельных!

– Лесопильный еще... – спокойно вставил Антон, снимая пылинку с гостева колена.

– Это какой лесопильный? – удивился предисполком.

– Да Егоровский-то!

– А! да ведь сгорел Егоровский-те!.. в позапрошлом году сгорел, – и виновато поиграл пальцами. – А вы что, бывали у нас раньше?

– Приходилось, – неопределенно отвечал Антон и отошел к окну. – Ты меня зови на ты, я не люблю... – прибавил он уже от окна.

Вечер уходил. Оранжевые полосы лениво ползли по вагону. В соседней теплушке пели, – в припевы, пламя на столе начинало дрожать: песня была громкая, задорная.

– Там что... Суския виднеется? – спросил вдруг Антон, показывая на белую, в меркнущих потоках солнца, церковь.

– Не-ет, это Бедряга! – поправил предисполком.

– Ну да, конечно! Суския же потом... – чуть заметно смутился Антон.

– Нет, сперва будет Рогозино, четыре версты... а потом уж Суския.

– Верно, верно... – и Антон, впервые за все время разговора, улыбнулся. Улыбка у него была какая-то губная: улыбались одни губы, глазам же не было никакого дела до губ, у них было свое занятие – глядеть.

Тут щелкнула ручка двери, вошел Брозин, а из-за спины Брозинской высматривало красное потное лицо. Брозин был роста высокого, и даже, пожалуй, чересчур. А потное лицо сунулось вперед, но попало в пучок лучей и тотчас же пугливо откинулось назад.

– Иди сюда, поближе... вот сюда иди! – сказал Антон, не двигаясь от окна. – Это ты начальник станции?..

– Нет... я помощник, – взволнованно отвечал тот, отрицательно покачал головой и взмахнул фуражкой. Руку с фуражкой он держал вдоль тела, правую руку держал на ремне. На пальце его блестело обручальное кольцо. Он был в синей ластиковой рубашке, но холодно ему, очевидно, не было. – А начальник где? – поморщил лоб Антон и почесал руку выше кисти.

– Уехал-с. Телку поехал-с случивать... Хотел заодно уж и к жене заехать, у них там жена живет-с!

– А звать как? – спросил Антон, отходя к столу, где бумага.

– Жену-с? – покосился потный на предисполкома.

– Не жену, а этого вот... начальника твоего.

– Его Аркадий Петрович, а жену...

– Да нет, не то! Я фамилию хочу узнать. Какой он мне Аркадий Петрович!. – без тени раздражения оборвал Антон, наблюдая, как при каждом дыхании помощника двигалась заплата на его рубашке над ремнем.

– Усердов ему фамилия. Аркадий Петрович Усердов! – почти выкрикнул помощник, изнемогая от самых различных ощущений.

– Не больно усерден... – холодно сказал Антон, приписывая что-то на узкую полоску бумаги, уже исписанную на две трети. Кстати он затушил свечу. – Ты будь добр, не отводи меня на запасной. Ночью я съезжу в губернию, а уж утром... там уж твой гость! И потом, там в паровозе неисправно что-то... Сделай услугу, поправь до ночи. Там тебе машинист скажет, что, – и только тут заметил: – а кольцо где же? вот что на руке у тебя было!

– Снял-с! – с вытаращенными глазами и в ужасе прошептал помощник.

– Зачем же ты снял кольцо, чудак ты, я ведь не украду... – неприязненно улыбался Антон.