Барсук с нашего двора

«Да так… ничего, — грустно отмахивается он крылом. — Просто я подумал, какая жалость, что деревья не летают! Умей наше дерево летать… Но ведь оно не умеет…» — и Енци горестно заплакал.

«Какая жалость…» — меня тоже слеза прошибла.

«Какая жалость!» — рыдало дерево взахлёб.

В этот момент рядом заворковали голуби. Их можно было бы принять за супружескую пару, хотя на самом деле это были близнецы. Голуби ведь вообще все похожи, попробуй отличить одно голубиное яйцо от другого. Но эти во всяком случае были близнецами: Паша и Саша. На улице Сына Белой Лошади они были известны как Пасаша, поскольку всюду появлялись вместе и не было никакого смысла называть их по отдельности. Братья глянули на нас и вмиг расплакались.

«А эти-то чего разнюнились? — утирая слёзы, поинтересовался я у дрозда. — Не разобрались толком, в чём дело, и сразу давай горевать».

«Глупенькие они, ум один на двоих, — осипшим голосом просветил меня Енци, а близнецы по прозванию Пасаша дружно закивали головами. — Зато сердце у них доброе, отзывчивое, их просом не корми — только дай посочувствовать чужому горю».

«Приятно слышать», — сказал я, и мы продолжили плакать. Слезами горю не поможешь, зато душу облегчить можно.

«Придумал!» — вдруг прощебетал дрозд.

«Что?!» — спросили мы в один голос, и мне сделалось стыдно, что я не сумел сформулировать свой вопрос иначе, чем глупенькие — по всеобщему признанию — голубята. Но Енци обратился к Пасаше:

«Сколько всего у вас родичей?»

Близнецы переглянулись и забормотали вполголоса, производя подсчёт.

«Тысяча семьсот сорок восемь», — наконец проговорил Паша.

«Примерно», — добавил Саша.

«Славная семейка! И сколько из них вы могли бы собрать?»

«Прямо сейчас?»

«Да. Прямо сейчас».

Вновь последовало бормотание, сопровождающее подсчёт.

«Тысячу семьсот сорок семь», — подытожил Саша.

«Тётушка Берта сейчас птенцов высиживает», — пояснил Паша.

«Можете созвать их сюда?» — спросил Енци, полагая свой вопрос риторическим, ведь в действительности он хотел сказать: зовите их сюда!

Близнецы дружно заворковали, закивали головой и улетели прочь. Я же мигом смекнул, чту задумал Енци. Набрал полную грудь воздуха, зарылся в землю и принялся подкапывать корни любимого дерева. Не сказать, чтобы работа спорилась. Неспроста ведь барсуков отправляют на пенсию: попробуй-ка сходу, без всякой разминки-подготовки да предварительной тренировки взяться за этакое большое дело. Но я трудился не покладая лап: понятно, что речь шла о жизни и смерти. Сперва я врылся вглубь, разрыхляя землю у основных корней, затем окопал те, что потоньше, и под конец высвободил самые тонюсенькие. При этом пришлось огибать скрытые под землёй разные трубы и провода, один телефонный кабель я, признаться, перекусил ненароком, но пусть в меня бросит камень тот, кому никогда не доводилось перегрызать телефонные кабели. Когда я выбрался на поверхность, дерево шаталось из стороны в сторону, точь-в-точь как подгулявший пьянчужка.

«М-да, — сокрушённо вздохнул гордый великан. — Застоялся я на собственных корнях. Теперь впору заново учиться ходить».

Вдруг небо потемнело, и двор наполнился шелестом крыльев и оглушительным гомоном голубиных криков. Близнецы согнали свою стаю, все тысяча семьсот сорок семь родственников собрались в полном составе. Облепили крышу, висячие галереи, единственную ветку дерева — ни пяди свободного пространства не осталось.

«Дорогие коллеги! — начал было Енци и осёкся: голубь дрозду не коллега; впрочем, выбора не оставалось. — С вашего позволения, — продолжил он, — руководить акцией буду я. От вас требуется: подхватить дерево — р-раз! Общими усилиями поднять — два-а! Так-так, правее! Теперь чуть влево! Осторожно, не заденьте галереи! Не зацепите водосточный жёлоб! И трубу не повредите!» — самозабвенно командовал Енци, а голуби ухватились за дерево и поднимали его всё выше и выше, пока великан не закачался над крышей дома.

Я выбежал на улицу как раз в тот момент, когда голуби бережно опустили дерево на землю. Гигант оторопело оглядывался по сторонам, выворачивая шею и шурша листвою. Понятное дело, ведь ему впервые довелось увидеть троллейбус, мусорный бак и памперсы в витрине магазина.

«Могу идти куда глаза глядят?» — растерянно спросил он.

«Так-так-так», — проворковали Пасаша и родственники.

«Так-так, — прощебетал Енци, приводя в порядок гнездо, несколько разворошённое после перелёта. — Я знаю на окраине города одну очень симпатичную рощицу. Вид — краше некуда, растительность смешанная, там для нас найдётся местечко».

«Я свободен! Ура!» — наконец дошло до дерева. Великан сделал первые робкие шаги, затем всё более уверенной и решительной поступью тронулся в путь. Дойдя до конца улицы Сына Белой Лошади, он припустил со всех ног, то бишь корней. Прохожие, глядя на него, только диву давались.

«Стой! Погоди!» — вскричал Енци пронзительным голосом, совсем не подобающим породе певчих птиц, и, боясь отстать, заторопился вслед дереву.

«Даже „спасибо“ не сказали», — обиженно пробурчали Пасаша и сородичи.

«Мне тоже, — ответил я, — зато я благодарю вас от его имени».