Не гордись собой, гордись семьей. Но помни, кому много дано, с того много и спросится. Вот и думай, куда влечет предками выпестованный дар, гадай, что сумел увидать этой ночью? Еще вчера не было ничего, а сегодня, не страшась яркого солнца, красуется на мольберте полотно, и оттуда сквозь живую весеннюю ночь проступает порушенный едва ли не век назад барский дом, усадьба графов Отрадиных. И даже ночничок в одном из окон вроде бы мерцает. Кому там не спится - неужели доброй барыне Ольге Юрьевне? И что за дело до былых страстей Лариону Фомину? У него в роду графьев не бывало, все больше крепостные мужики, да и те не графские были, а черт знает чьи. Или это не дает покою давний урок, преподанный босоногой девчонке: как должно собирать в букет полевые цветы.
Козе Беляне и в голову рогатую не могло войти, что ее диковатая морда в полумраке бабушкиного хлева на аукционе в манеже будет куплена за две с половиной тысячи зеленых. Зелень коза уважала, но совсем иного рода, американские доллары оставляли ее равнодушной. А для Лариона успех на аукционе обернулся не только получением приятной суммы, но и крупным заказом, о каком другие художники только мечтать могут. Роспись конференц-зала в пятизвездочном отеле - это тебе не персональная выставка, хоть бы и в областном центре. Это деньги, причем по-настоящему серьезные. Точные условия договора являются конфиденциальной информацией, так что незнающий - пусть гадает.
Сама роспись делалась кистью, а не с помощью аэрозольного баллончика, как сейчас многие любят. Стены украшались русскими пейзажами, без лубочных хороводов, безо всяких красных молодцев и добрых девицев. Работал, не халтуря, и получилось подходяще, как сказали бы на деревне. Стыдиться нечего. Гордиться тоже особо нечем. Зато - деньги. Большие.
В деревню Ларион вернулся уже осенью. Отдыхать. А вернее, наверстывать упущенное за денежной работой. Бродил по окрестностям, вглядывался в пожухлую серость некошеных лугов и праздничные пятна отав, там, где кто-то прошел с косой, готовя сено непроданной покуда Буренке. Ходил на лесосеку, писал раздолбанную лесовозами колею, грязь и древесный лом. С набиркой и этюдником бродил по брусничнику. Капа Фомина, двоюродная тетка, рассказывала: «Ларьку нашего седни в лесу повстречала. На пенечке сидит, карандашиками цветными чиркает, ровно дитя. А ягод в набирке вот стоконько, на два пальца. Я старуха, и то какую корзинищу приволокла, а у него картиночки на уме. Картинки картинками, кто их еще купит, а ягоду всегда продать можно. Да и самому пригодится, зима длинная, все подберет». Дед тоже был недоволен. На зиму Ларион-младший березовых дров купил - две полных коляски, а колоть и складывать подрядил Вовку с Генкой. Здоровый парень, мог бы и сам, так нет, уселся на чурбачок и стал рисовать, как другие работают. И Мотря тоже хороша, защищает бездельника: ему, мол, руки беречь надо. Работа рук не портит, а бар у нас в роду вовек не бывало. Бары вона за Пашиной ухожей жили, да повывелись. Одна пустошь осталась.
На Барскую пустошь Ларион ходил частенько. Осенние дожди налили колеи водой, добираться приходилось в резиновых сапогах. Лесники и егеря, пробившие лесные колеи, теперь тоже въехать в лес не могли. Они оставляли машины по деревням под присмотром старух и, обратившись в охотников, топали в ухожу своим ходом. Берегись боровая птица и заяц-горюн, грохают в осеннем воздухе меткие выстрелы…
Дедушка Ларион за гумнами сидит, караулит зайку воровского, что за капустой крадется. А внучок Ларион - живописец, а не живобоец, от него никому вреда нет. Даже лиса-огневка, увидав, чем Ларион занимается, в лес не метнулась. Мышковать бросила, хвост трубой распушила, красуется: давай рисуй, как следует быть.
Призрачная усадьба на Ларионовых картинах больше не появлялась, но что-то он там видел, потому как ходил задумчивый, а однажды собрался и поехал в райцентр, знаменитый на всю Новгородчину мастерами, рубившими бани и колотившими дачные домики.