Барраяр

– Очень приятно, сударыня. – Старый граф встал почти по стойке «смирно» и приветствовал ее до боли знакомым коротким кивком. – Сын мне мало что сказал, и я никак не думал, что буду иметь честь встретиться с вами. – Он с трудом улыбнулся, словно отвечавшие за это движение мускулы заржавели от долгой неподвижности. – Вы даже не представляете, как я рад, что ошибся. – Он махнул через плечо, в сторону холма. – Там, на вершине, небольшая беседка с видом на озеро. Он… э-э… большую часть времени проводит там.

– Понятно. – Она увидела тропинку, вьющуюся за кладбищем. – Гм-м… Я не знаю, как лучше выразиться… Он трезв?

Граф Форкосиган взглянул на солнце и сжал морщинистые губы.

– Вероятно, в этот час – уже нет. Первое время, вернувшись домой, он пил только после обеда, но постепенно стал начинать все раньше. Очень тревожно, но я ничего не могу с этим поделать. Конечно, если у него опять начнется кишечное кровотечение… – Старик запнулся и неуверенно всмотрелся в нее. – Эйрел принял свой эскобарский провал слишком близко к сердцу… Его отставка была совершенно необязательной.

Граф явно не был посвящен в секреты императора. «Это не провал убил в нем дух, сэр, а успех», – мысленно проговорила Корделия. Вслух же она сказала:

– Я знаю, что преданность императору всегда была для него делом чести.

«Последним бастионом этой самой чести, а ваш император сровнял его с землей ради своей прихоти».

– Почему бы вам не подняться наверх? – предложил старик. – Хотя я вынужден предупредить вас: сегодня у него не очень хороший день.

– Спасибо. Я понимаю.

Корделия пошла вверх по извилистой тропе, затененной деревьями, в основном привезенными с Земли, и какой-то незнакомой растительностью, очевидно, местной. Особенно привлекательно выглядела живая изгородь из чего-то вроде цветущих метелок (по крайней мере она решила, что это цветы, Дюбауэр знал бы точно), похожих на розовые страусовые перья.

Беседка оказалась строением из потемневшего от непогоды дерева в неопределенно-восточном стиле. Отсюда открывался прекрасный вид на сверкающее озеро. По ажурным стенкам вились лозы – они словно прикрепляли ее к каменистой почве. Беседка была открыта со всех четырех сторон. Вся обстановка состояла из пары потрепанных шезлонгов, большого выцветшего кресла, скамеечки для ног и маленького столика. На нем стояли два графина, несколько рюмок и бутылка с каким-то молочно-белым ликером.

Форкосиган сидел, откинувшись в кресле: глаза закрыты, босые ноги на скамье, сандалии небрежно брошены сбоку. Корделия остановилась у беседки, разглядывая его с тайным удовольствием. На нем были старые форменные брюки и очень гражданская рубашка с неожиданным кричащим цветочным узором. Она разглядела, что на пальцах ног у него растут небольшие жесткие черные волоски, и решила, что его ноги ей определенно нравятся. Но в целом его вид не радовал – усталый и даже более чем усталый. Больной.

Чуть приоткрыв глаза, Форкосиган потянулся было за хрустальной рюмкой, наполненной янтарной жидкостью, но передумал и взял вместо нее белую бутылку. Рядом с ней стояла небольшая мерная стопка, но он пренебрег ею и сделал глоток белой жидкости прямо из горлышка. Издевательски ухмыльнувшись бутылке, он сменил ее на хрустальную стопку. Отхлебнул, подержал напиток во рту, наконец проглотил и еще глубже погрузился в кресло.

– Жидкий завтрак? – осведомилась Корделия. – Так же вкусно, как овсянка с заправкой из рокфора?

Глаза его широко распахнулись.

– Ты… – хрипло сказал он через секунду. – Не видение.

Он начал вставать, потом передумал и снова упал в кресло, весь одеревенев от смущения.

– Я не хотел, чтобы ты увидела…

Корделия поднялась по ступеням, придвинула поближе шезлонг и уселась. «Дьявольщина, я сразу поставила беднягу в неловкое положение, застигнув в этаком виде. Как же мне его успокоить? Мне так хочется, чтобы он был спокоен – всегда…»

– Я вчера прилетела и пыталась позвонить, но никак не могла тебя застать. Раз ты ждешь видений, то, видно, питье это необыкновенное. Налей и мне тоже.

– По-моему, тебе больше понравится другое. – Форкосиган налил ей из второго графина. Вид у него был по-прежнему потрясенный. Любопытствуя, она пригубила его рюмку.

– Фу! Это не вино.

– Бренди.

– Так рано?

– Если я начинаю сразу после завтрака, – объяснил он, – то как правило, к полудню уже теряю сознание.

А полдень уже близко, поняла она. Сначала его речь ввела ее в заблуждение: адмирал говорил так же внятно, как всегда, только чуть медленнее и нерешительнее обычного.

– Наверное, существует и менее ядовитая анестезия. – Золотистое вино оказалось превосходным, хотя и слишком сухим на ее вкус. – И так каждый день?

– Господи, нет! – содрогнулся он. – Самое большее – два-три раза в неделю. Один день пью, другой – болею: похмелье отвлекает не хуже выпивки. А еще выполняю разные поручения отца. В последние несколько лет он довольно заметно сдал.