Среди русских колонистов и посещавших Ургу европейцев бытовало мнение, что хутухта с юности страдает пристрастием к алкоголю и что именно любовь к выпивке стала причиной его слепоты: он отравился то ли недоброкачественным, то ли метиловым спиртом, который, возможно, подсунули ему не без умысла. Согласно другой версии, слухи о пьянстве Богдо-гэгэна распространяли китайцы с целью его скомпрометировать, а зрение он начал терять из-за стресса, вызванного прибытием Далай-ламы XIII в Ургу и сложившимися между ними непростыми отношениями.
Храм Мэгжид Жанрайсиг с исполинской статуей Авалокитешвары был воздвигнут для того, чтобы к нему вернулось зрение, но чуда не произошло; темные очки, которые Богдо-гэгэн всегда надевал на людях, остались при нем до конца жизни. Однако уже почти незрячим он выдержал еще одну схватку с теми из собственных приближенных, кто надеялся лишить власти слепнущего бога.
Богдо-гэгэн не раз проявлял себя мастером дворцовой интриги, но широким политическим кругозором не обладал, в дела правительственных учреждений вмешивался редко и не имел в них большого веса. Последнее не было секретом для Унгерна. Он трезво оценивал этого незаурядного человека, разграничивая в нем знак и сущность, государственного деятеля и главу религиозного клана. Степень его участия в управлении страной барон охарактеризовал как «ничтожную», но признал, что «своих он здорово держит в повиновении».
При всем том в решающий момент борьбы за независимость Богдо-гэгэн оказался на высоте нечаянно выпавшей ему роли национального лидера. Это по-новому осветило его предшествующую жизнь.
Торновский сообщает, что 29 января в лагерь на Убулуне прибыл какой-то «важный лама». Он доставил Унгерну благословение Богдо-гэгэна в виде грамоты «на ярко-желтом шелке» и его же устное распоряжение о своем похищении из-под стражи, план которого также был изложен Унгерну на словах.
По Князеву, высокий гость являлся перерожденцем учителя первого Даранаты и, «по религиозному преемству» — наставником своего ученика в его нынешнем воплощении. Он привез не план похищения, а полученные от Богдо-гэгэна «результаты гаданий», открывших, что его нужно освободить с помощью тибетцев, после чего гамины будут побеждены.
Другие считали, что конкретный план предложил Джам-балон, но саму идею выдвинул Унгерн, прекрасно понимая значение хутухты как общенационального символа. Пока китайцы удерживали его в качестве заложника, полностью положиться на своих монгольских союзников барон не мог. Была опасность, что если китайские генералы покинут Ургу, они увезут пленника с собой. Это давало им серьезный шанс склонить монголов к сепаратным переговорам.
Похоже, Унгерн действительно получил рекомендации Богдо-гэгэна, традиционно облеченные в форму предсказаний. В соответствии с ними исполнение замысла он возложил на тибетцев, недавно пришедших к нему на Керулен, а руководителем операции назначил бурята Тубанова. В Урге его знали как отчаянного парня с уголовными наклонностями, заядлого картежника, сына популярной в городе портнихи Тубани-хи, специалистки по монгольскому верхнему платью. Она, по словам Першина, пользовалась хорошей репутацией, а сам Ту-банов — «очень худой». Это был плотный коренастый парень с отталкивающей физиономией, волчьими глазами и «зубами лопатой» под толстыми негритянскими губами, вздутыми и ярко-красными. «Все в нем, — подытоживает Першин, — носило характер преступности и решительности, наглости и отваги».
Если состоявшие под его началом «тубуты», как монголы называли тибетцев, происходили не из Урги, теперь их столичные соплеменники тоже были задействованы. В Урге они жили замкнуто, занимаясь прежде всего ростовщичеством, что усиливало их обособленность. По Першину, эти «фанатически настроенные ламаиты ненавидели китайцев как своих притеснителей», к тому же были воодушевлены мыслью, что им «предстоит совершить дело национального свойства, так как Богдо был их земляк».
В любом случае, сам он инициировал свое похищение или только согласился быть похищенным, от него требовалось немалое мужество. Предприятие было задумано таким образом, что в случае провала Богдо не мог свалить всю вину на тибетцев, действовавших якобы без его ведома. Неудача грозила ему более суровым заточением, а свитским ламам — пытками и даже смертью. Китайцы со дня на день ждали штурма, страсти были накалены до предела, но, будучи знаменем набиравшего силу национального движения, оставаться в стороне от него Богдо-гэгэн не мог.
Из центра Урги, через долину Толы, прямая гатированная дорога вела к Летней резиденции Богдо-гэгэна примерно в полутора верстах от площади Поклонений. Она представляла собой комплекс храмов, беседок, павильонов, крошечных садиков и хозяйственных построек, обнесенных кирпичной стеной. Со стороны города перед ней возвышались так называемые Святые ворота в китайском стиле. Вообще вся резиденция была распланирована в том же духе, что и Запретный императорский дворец в Пекине — с перемежающимися дворами и двориками, но скромнее, разумеется, и миниатюрнее.