Барон Унгерн

Разными путями в Восточном Забайкалье собралось от 25 до 30 тысяч солдат и офицеров Колчака — все, что осталось от 700-тысячной армии, год назад находившейся в нескольких сотнях верст от Москвы. Семеновцы не слишком приветливо встретили прибывших, те отвечали им открытой враждебностью. Среди каппелевцев было много студенчества, интеллигенции. Почти в полном составе пробились в Читу полки ижевских и воткинских рабочих, которые вплоть до весны 1919 года отказывались признавать трехцветное знамя своим и в бой против красных шли под красным флагом, с пением «Смело, товарищи, в ногу». Для семеновских офицеров все эти люди были если не большевиками, то с сильным «демократическим душком», а каппелевцы видели в них просто бандитов, чья тупая жестокость заставляла крестьян целыми селами уходить «в сопки». Они не могли простить атаману, что тот интриговал против Колчака и не послал на фронт ни одного солдата, когда сибирские армии истекали кровью на Урале и под Тобольском. Местные жители усиливали эту неприязнь рассказами о кровавых карательных экспедициях, о всеобщем воровстве, о зверствах Унгерна и Тирбаха[71].

Петр Савинцев, редактор дивизионной газеты «Уфимец», вспоминал, как при выпуске ее первого номера командир 8-го Камского полка Воробьев предостерег его: «Ну, если вы будете лизать ж… атаману, лучше на глаза не показывайтесь, изобьем!» Перспектива оказалась вполне реальной. Савинцева вызвал к себе генерал Бангерский, старавшийся «ладить с Семеновым», достал из стола «солидную книгу» по истории Забайкальского казачьего войска и предложил печатать в газете отрывки из нее. «Я думаю, — сказал он, — в наших частях с удовольствием будут читать эту историю». — «А я, ваше превосходительство, думаю, — возразил Савинцев, — что за такой материал меня в моем полку просто бить будут».

Возмущало всесилие японцев, а при этом — холуйский тон читинских газет, умиленно писавших, что в Чите мало осталось детей, не имеющих японских игрушек. Раздражала небоеспособность семеновских частей при их прекрасной амуниции. Воюя исключительно с мужиками, делавшими пушки из водопроводных труб, они летом щеголяли в галунных погонах при полевой форме, зимой носили валенки, полушубки, меховые шапки, а ижевцы и воткинцы, пройдя с боями от Камы до Байкала, зябли в ветхих шинелях, в гимнастерках из мешковины. Как записал в дневнике тот же Савинцев, свою речь перед Уфимской дивизией Семенов «начал с высоких материй, а кончил теплыми штанами, которые обещал выдать». Высокое жалованье семеновских солдат вызывало зависть, зато применяемые к ним телесные наказания — презрение[72]. У каппелевцев такого не водилось.

В свою очередь атамановцы были недовольны тем, что все офицеры, участники Ледяного похода, получили повышение сразу на два чина. Заслужить таким образом генеральские погоны было нельзя, но количество новоиспеченных полковников перешло все разумные пределы. Время от времени раздавались одинокие голоса, призывавшие проявить мудрость и самим понизить себя в звании хотя бы на один чин, но редкие альтруисты следовали этим призывам. Шайдицкий, ездивший из Даурии в Читу, рассказывал, что у него там «рука болела от отдания чести».

В Забайкалье была создана Дальневосточная русская армия — филиал Русской армии Врангеля. Два из трех ее корпусов составили каппелевцы, третий — семеновцы. Командующим стал Войцеховский, а главнокомандование Семенов оставил за собой. Собственно атамановские части, не считая Азиатской дивизии, к тому времени или разбежались, или перешли к красным, как пресловутая Иудейская рота, или настолько были деморализованы, что боялись выходить из казарм, тем не менее Семенов отказывался заявить о своем подчинении Врангелю, на чем настаивали каппелевцы. Войцеховский, искавший пути к национальному примирению и для начала безуспешно пытавшийся объявить амнистию партизанам, скоро слагает с себя командование, когда получают огласку его переговоры с правительством ДВР, и отбывает во Францию. Командующим становится Николай Лохвицкий, родной брат писательниц Мирры Лохвицкой и Надежды Тэффи. Он ставит перед собой задачу подчинить Азиатскую дивизию штабу армии и сместить Унгерна как наиболее одиозную фигуру режима.

Разговоры о том, что он заслуживает петли, пошли после того, как каппелевцы провели инспекцию забайкальских тюрем и, потрясенные тем, что они там увидели, большинство заключенных выпустили на свободу. В Даурии были освобождены вообще все арестанты, а генерала Евсеева, чьи в высшей степени лаконичные заключения заменяли судебные приговоры, в том числе смертные, отдали под суд и приговорили к повешению. Спасся он благодаря вмешательству Семенова. Одновременно по распоряжению Лохвицкого начали собирать материалы для нового процесса, где главным обвиняемым должен был стать Унгерн.