В доверительной беседе с ним Тизенгаузен предложил сместить всех пришедших из Даурии командиров, заменив их офицерами, занесенными в Ургу «волей судьбы». Унгерн отказался это сделать, мотивируя свой отказ тем, что эти люди «недостаточно бессердечны» и не в состоянии будут наводить ужас. «Ужас был необходим, — замечает рассказавший об этом разговоре Голубев, — его банду можно было удержать в повиновении лишь сплошным ужасом».
С даурских времен в дивизии существовали осведомители, доносившие о настроениях среди казаков и офицеров, но теперь к старым шпионам прибавились новые. Даже в госпитале за разговорами раненых следили доктор Клингенберг и его любовница, сестра милосердия Шевцова. Оба были доверенными людьми Сипайло.
При Унгерне в Урге действовало древнее правило, известное со времен римских проскрипций: доносчик получал третью часть имущества тех, кого казнили по его доносу. Остальное поступало в интендантство. Нарушившие этот неписаный порядок карались смертью. Так был повешен оптик и часовщик Тагильцев; вина его состояла в том, что по просьбе жены своего друга, расстрелянного владельца кузницы Виноградова, он спрятал у себя принадлежавшие покойному ценности, чтобы уберечь их от конфискации. Соответственно имущество самого Тагильцева тоже перешло в интендантство и вместе с другим конфискатом распродавалось по дешевке всем желающим[159].
На одной такой распродаже неопытный Хитун купил теплую рысью куртку, соблазнившись ее дешевизной. О происхождении этой куртки он понятия не имел и был потрясен, когда хозяин квартиры сообщил ему, что видел ее на повешенном часовщике — в ней тот и висел на воротах собственного дома. «Я посмотрел на сразу ставшую ненавистной куртку и расстроился», — вспоминал Хитун. Его утешил товарищ, сказавший: «Все картежники только и мечтают о возможности приобрести хоть кусок веревки от удавленника, приносящий удачу и выигрыш, а у вас целая пушистая теплая куртка — это же гора счастья!» Аналогия не вполне корректна, тем не менее Хитун, постоянно терзаемый невеселыми мыслями о будущем, почувствовал, как эти «легкомысленные» слова отозвались в нем «суеверной надеждой на спокойную и счастливую жизнь впереди». Портной перекрыл кожей наружный мех куртки, после чего горожане «перестали испуганно таращить глаза» на ее нового владельца.
Другие, менее совестливые, охотно приобретали за бесценок вещи казненных. Появились охотники за богатыми людьми. Чтобы подвести их под расстрел и получить положенную долю имущества, применялся следующий способ: купца, не желавшего торговать по новым правилам и приберегавшего товар до лучших времен, уламывали продать что-либо по ценам выше максимума, а затем доносили об этом в штаб дивизии или в комендатуру. Оправдаться было трудно; Унгерн с подозрением относился к жившим в Монголии русским купцам и промышленникам, не без оснований считая их жуликами, разбогатевшими на обмане монголов. «Честному человеку и у себя на родине можно хорошо прожить», — говорил он.
Соглядатаи, приставленные к столичным коммерсантам, ловили их на запрещенных торговых операциях, просто на неосторожно оброненном слове. Такие приемы открывали простор для вымогательства, позволяли пополнять дивизионную казну и поощрялись если не самим Унгерном, то его приближенными. Последние брали с непосредственного доносителя процент в свою пользу. Известный всей Монголии скупщик пушнины Носков, доверенное лицо лондонской фирмы Бидермана, был обвинен не кем иным, как Сипайло, в результате получившим 15 тысяч долларов отчислений с выручки за имущество Носкова и фирмы.
С началом Первой мировой войны в Европе стал популярен мех тарбагана, недорогой и практичный. На западном пушном рынке Бидерман считался «королем сурка». Носков начал у него службу простым возчиком и дослужился до главного резидента. Это был маленький щуплый человечек, фанатически преданный своему английскому хозяину. За прижимистость, склонность к обману и привычку чертыхаться монголы прозвали его