Барон Унгерн

Оссендовский рассказывает, как Унгерн привез его на радиостанцию и, читая радиограммы от своих агентов на Дальнем Востоке, заметил: «Эти смелые и ловкие люди — все евреи, они мои настоящие друзья». Зато об ургинских убийствах Оссендовский не обмолвился ни словом. Впервые его книга была издана в Нью-Йорке, а здесь автор как конфидент человека, почти полностью уничтожившего еврейское население Урги, не мог рассчитывать ни на благосклонность издателей, ни на симпатии читателей.

К Першину не раз являлись казаки с вопросом, не живут ли у него евреи. Получив отрицательный ответ, уходили без обыска, но если бы им вздумалось обыскать дом, они обнаружили бы зубного врача Гауэра с женой и племянником. Их привел першинский квартирант, генерал Ефтин. «Это мои знакомые, — сказал он, — хорошие люди. Спрячем их, а после, когда пройдет суматоха, общими силами воздействуем на Унгерна, чтобы спасти им жизнь».

Ефтин уповал на профессию Гауэра и не ошибся, дантист нужен был всем. Еще две еврейские семьи спаслись благодаря заступничеству Витте, Тизенгаузена и Фитингофа, у которых Унгерн обедал в день взятия Урги (остряки назвали это мероприятие «обедом четырех баронов»). Уцелела и семья юриста Мариупольского из Омска, известного своими правыми взглядами, При Колчаке он был членом военно-следственной комиссии, но в первые дни после ухода китайцев ему пришлось нелегко — «его облик был его врагом»[119]. Все евреи, которых Унгерн пощадил, получили «записки» за его личной подписью. Эти охранные грамоты следовало постоянно иметь при себе и предъявлять при попытке ареста.

По подсчетам Першина, всего были убиты около 50 евреев. «Русских погибло гораздо больше», — замечает он, сохраняя объективность, неуместную в чисто количественном выражении. Каждого русского убивали за его собственное, с точки зрения Унгерна, преступление, пусть ничтожное или вообще фиктивное, а не за равно распределенную между всеми, вплоть до младенцев, долю общенациональной вины, когда оправданий нет никому, и человек в крови несет свою смерть.

ПИР ТРУПОЕДОВ

1

«Страшную картину, — пишет Волков, — представляла собой Урга после взятия ее Унгерном. Такими, наверное, должны были быть города, взятые Пугачевым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами, трупы га-мин-китайцев вперемешку с обезглавленными замученными евреями, их женами и детьми, пожирались дикими монгольскими собаками».

4 и 5 февраля «пронесся первый шквал унгерновских репрессий», постепенно «люди стали вылезать из своих нор». На четвертый день после ухода китайцев Першин, избранный делегатом от русской колонии, и купец Сулейманов, представитель мусульманской общины, отправились в маймаченский штаб Унгерна с официальным визитом. Возле ямыней на площади Поклонений уже толпились монголы-просители, но лавки и магазины оставались закрыты. Впрочем, если срочно требовалось что-то купить, по рекомендации можно было пройти с черного хода, через усадьбу. Улицы Половинки были пустынны, зато Маймачен по контрасту поражал оживленностью и экзотическим обликом прохожих: это были унгерновцы в трофейных китайских шароварах шириной «с Черное море», в шелковых курмах и долгополых халатах на меху. «А лица! — восклицает Першин. — Боже мой, каких только физиономий тут не было! Смешение племен и рас, и всяческих помесей, начиная с великороссов-сибиряков и кончая монголами, бурятами, татарами, киргизами».

Не меньшее впечатление произвела на него резиденция Унгерна. Штаб и приемная, где толпились монгольские князья, ламы, русские офицеры, «не представляли и намека на какой-нибудь комфорт», комнаты были «нестерпимо грязны», стекла в окнах заменяла наклеенная на решетчатые переплеты рам драная бумага. Сквозь нее «свободно проникал уличный холод». Чугунная печка дымила, но не грела.

Все помещение штаба состояло из двух комнат, не считая приемной. Никакой канцелярии не было, из мебели наличествовали только китайский кан (нары, снизу подогреваемые жаровней с углями), «первобытный стол», скамья и табурет. На нем сидел начальник штаба, «полковник», и ел «какую-то подозрительную лапшу с пампушками». Одна щека у него была раздута флюсом.

Скорее всего, это был подполковник Дубовик, хотя Першин называет его Ивановским. За давностью лет он забыл, что Ивановский вступил в эту должность немного позже. Лишь 12 февраля последовал приказ Унгерна по дивизии, где один из пунктов гласил: «Глупее людей, сидящих в штабе дивизии, нет, приказываю никому, кроме посыльных, не выдавать три дня продуктов». Странный пункт объяснялся тем, что штабные отвели Унгерну квартиру в очищенном от жильцов еврейском доме — это, видимо, казалось, ему неприемлемым для того, кто уничтожил хозяев по идейным, а не по корыстным соображениям. Тогда же прежний штаб был разогнан, Дубовика отправили заведовать оружейными мастерскими[120].