Барон

Интересно, сколько сигарет он выкурил и сколько выпил коктейлей за свою длиииинную жизнь? Сколько лет вредят его здоровью и убивают? Сколько лет он улыбается смерти такой же детской улыбкой, компрометирующей нехватку многих зубов, как сейчас, натянутой пробежавшим мимо котом? «Это бар для собак!»: он прогавкал ему. Старики тоже забавляются. Интересно, – а когда встречаешь такого человека интересно абсолютно все – что за жизнь он прожил? Держу пари, достойную книги. Не рассказа. Возможно, кто-то и написал такую. Быть может, он сам. Автобиография «Носки под Рубашку» автор… Как его имя? Или же он всю жизнь занимается виноделием. Отсюда и деньги, и вкус в одежде. Или же он состоял в мафии… Держал в страхе весь Нью-Йорк, делал предложения, от которых невозможно отказаться, и только недавно вернулся на родину. Или он был футболистом. Допустим, играл за Фиорентину. Предшественник Батистуты. Хотя сто лет… 1919 года рождения. Не знаю, что за жизнь он прожил, но какая бы она не была, я вижу его сейчас. Столетнего старика в шикарном сером костюме на трех пуговицах, в потрясающих ботинках, его седую голову покрывает изысканная шляпа, на тоненьких пальцах сверкают перстни, за которые ему на стол нужно поставить пятьдесят аперолей и пятьдесят позолоченных портсигаров и все-равно не хватит, носки в такт рубашке, но не банально дублирующие друг друга, а обыгрывающие – игриво полоснящиеся. Он сидит здесь в баре, весь скрюченный, тщедушный, будто только что из реанимации, сидит здесь пьет и курит. В наглую! И все смотрят на него. Абсолютно все. Смотрят с восхищением, с почтением и с завистью, не веря своим глазам и не веря в себя. А он говорит всем «да, это блин возможно». Столетний старик взялся за трость – темное дерево, серебряный набалдашник – такую хоть в двадцатилетнюю руку. Столетний старик, который еле ходит, но еле ходит в бар и в шикарном костюме. Он точно знает что-то.

Ну и куда он сейчас поползет? К своей бабушке, приготовившей ему нежирный минестроне? Они пообедают вместе, непременно разделят бутылку белого вина и взявшись за руки, поползут на концерт Стинга или Сэра Элтона Джона.

А что, если его бабушка – та самая, которая гоняет на харлее без шлема? Призрачный гонщик с внучкой.

Или она уже воспоминание… Не всего лишь – целое.

– Просто восторг! – едва сдерживаясь от аплодисментов, восторгалась мама. Она короче и точнее меня.

Трость вперед, отдавшись во власть инерции. Граци подвинувшим стулья. Ариведерчи бару и вновь плыть по улицам города.

Безмерно восторженный и несоизмеримо подавленный, я занялся единственно-естественным – принялся рвать салфетки. Одна, вторая, третья. Еще одна. Закончим с романтизацией старости. После него это бессмысленно. Моя воображаемая старость sucks.

– Не может быть, он что?

Оторвавшись от салфеток, я увидел, что старик вскарабкивается на… на велосипед.

– Да он же еле ходит, куда ему?

Хорошо хоть не на мотоцикл.

– Ну и правильно. Ехать та проще, чем идти. – Она точнее.

Старик перебросил ногу через раму. Ну, как перебросил? Не знаю, можно ли это называть броском. Ему было, мягко говоря, непросто. Как-будто мешок с цементом. И подпрыгнув (Да, да, именно подпрыгнув), он оказался верхом на металлическом сеттере.

В сто лет заберусь на велосипед!

Оттолкнувшись ногой в шикарной обуви и полосатом носке в такт рубашке, он покатил по Лукке, Тоскана. Ползущие позади автомобили не смели сигналить. Дернутые кукловодом горожане расступились в стороны и прижались к стенам домов, как некогда он прижимался к стойке бара.

И челюсть вновь была скомпрометирована.

«Бар для собак. Так я и прогавкал этому котяре. Ахахаха! Впереееед сеттер! Вперед к Мари!»

Пораженные сверх окончательного мы сидели в баре еще минут десять, ничего не заказывая. Или сто, я уже даже не знаю.

– Хорошо бы узнать, сколько ему лет. – подзадорила бабушка.

Я пошел узнавать. Официантка стояла за стойкой спиной и нарезала хлеб толстыми ломтями.

– Извините, у вас тут сидел старик. В сером костюме и белой шляпе. У него еще темные очки и перстни на пальцах. Эн олд мэн. Вэри олд. (Вэри олд факер) Я хотел бы узнать, сколько ему лет, и кто он такой. Может, вы знаете?

Она не сразу поняла мой питерский английский и смотрела с таким выражением, будто если она не поймет сию минуту и не ответит, ей не оставят чаевые.

Я повторил, сымитировав «походку» старика, и на помощь ей повернулся бармен, куда лучше говоривший по-английски.

– Он не постоянный посетитель, так что точно мы сказать не можем. Но вроде ему лет девяносто, девяносто пять. Ах да, еще он барон. – как-бы между делом добавил бармен. – Барон.

А вот здесь я не понял.

– Барон?

– Да, барон…

И снова не понял. Какой барон?

Похоже, мне чаевых не видать.

В бар зашел мужчина и заказал пиво, так что больше бармен не мог повторять.

Я вышел из бара со знанием, что встретил в Италии настоящего барона и с незнанием какого именно.

Я вышел из бара с допущением бармена, что ему девяносто, девяносто пять лет и с собственным недопущением, что ему не сто.

Я вернулся к своей семье и сказал, что сегодня мы еще обязательно увидим его.