Барков

Против Семеновских слобод последней роты
Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,
До коего с тычка не близкая езда,
То был питейный дом названием Звезда…
<…>
Там много зрелося расквашенных носов,
Один был в синяках, другой без волосов,
А третий оттирал свои замерзлы губы,
Четвертый исчислял, не все ль пропали зубы,
От поражения сторонних кулаков.
Там множество сошлось различных дураков;
Меж прочими вошел в кабак детина взрачный,
Картежник, пьяница, буян, боец кулачный,
И словом был краса тогда Ямской он всей,
Художеством ямщик, названьем Елисей…^[169]

Майков, в отличие от Баркова, в своем сочинении пародирует не оду, а героическую эпопею. Поэтому у него не один, а много сюжетов: свой сюжет у Вакха, свои сюжеты у Елисея и даже свой приключенческий сюжет у жены Елисея. Потому у Майкова больше возможностей рассказать о своем герое. У Елисея, в отличие от бузника, есть предыстория, есть биография. Елисей сам рассказывает о себе начальнице Калинкинова дома — о матери, которую он потерял (умерла она то есть), о брате, который в драке потерял ухо (ухо отгрыз противник), о жене, с которой пришлось расстаться. С энтузиазмом сообщает Елисей о своем пятилетнем трудовом стаже, о любимой профессии ямщика:

Пять лет, как я сию уж должность отправляю,
Пять лет, как я кнутом лошадок погоняю;
Езжал на резвых я, езжал на усталых,
Езжал на смирных я, езжал на удалых:
И словом для меня саврасая, гнедая,
Булана, рыжая, игреня, вороная,
На всех сих для меня равнёхонька езда,
Лишь был бы только кнут, была бы лишь узда!^[170]

Елисей рассказывает начальнице и о кровавом сражении зимогорцев с валдайцами из-за сенокоса (сам-то он, хоть и живет в Петербурге, в ямской слободе, родом из Зимогорья). И этот рассказ, пародирующий Троянскую войну греков с ахейцами, изобилует кровавыми подробностями. Ну а кулачный бой, в котором Елисей принимает деятельное участие (правда, под шапкой-невидимкой), повествователь живописует с эпическим размахом. И здесь, в описании кулачного боя, Майков выступает достойным продолжателем Баркова:

…И с пыли облака густые в верх виются,
Удары громкие по ротам раздаются,
Лиется из носов кровавая река,
Побои чувствуют и спины, и бока,
И от ударов сих исходят равны звоны;
Разносятся везде пощечин миллионы.
Один соперника там резнул под живот,
И после сам лежит повержен яко скот;
Другой сперва пошел на чистую размашку,
Нацелил прямо в нос; но сделавши промашку,
Отверз свободный путь другого кулакам,
А тут как на торгу гуляет по щекам.
Иной тут под глаза очки другому ставит,
Иной соперника схватя за горло давит,
А он пошел в кабак, и выпив там винца,
Со прежней бодростью на битву устремился,
И лучше прежнего сквозь стену проломился^[171].

Всё это, конечно, очень хорошо, и мастерства у Майкова не отнимешь. Но, повторим, все-таки Барков и его герой бузник были первыми.

Еще один «продолжатель» барковского бузника — Буянов, которого в романе «Евгений Онегин» Пушкин отрекомендовал так:

Мой брат двоюродный Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком)… (V, 96).