БАРДЫ

«Самодостаточность» еврейства и пленяет, и пугает Городницкого. Снимем «покров»: его ужасает невозможность русской души защититься такой же самодостаточностью. Но и пленяет. Потому что русские живут «всем миром», «земшаром», вселенской истиной. Страшно в России - еще страшней потерять Россию.

Это не «выбор» - это взгляд в глаза судьбе, которая тебя выбрала.

Остается только признаться в этом: проговорить вслух то, о чем вообще-то лучше вслух не говорить. Пока не окличут, не ославят. Тогда - отвечать, причем на их волапюке:

Не ощущай себя уродцем,

Печалью душу не трави,

Оставлена за инородцем

Свобода в выборе любви…

…Когда ревнитель чистых генов

Зубами рвет тебя, как зверь,

Когда толпа аборигенов

Твою выламывает дверь,

Тебя утешит убежденье,

Что этот дом и этот дым

Ты выбрал сам не от рожденья.

А сердцем собственным своим.

Да, горек «этот дым». Картофельный дымок…

Сердце, выбравшее Россию, собирает ее из осколков.

Треть века назад молоденький поэт пообещал с легкой уверенностью:

- Но мне ни разу не привидится во снах туманный Запад, неверный дальний Запад.

Привиделся. И не во снах - наяву. И Запад дальний, неверный, и Юг обетованный, верный.

Выбрана все-таки - Россия.

Россия Пушкина.Вокруг Пушкина она и выстраивается. Чаадаев и Дельвиг, Батюшков и Матюшкин, Карамзин и Кюхельбекер, Пущин и Матвей Муравьев…

(В эту же самую пору Юлий Ким, смеясь, выстраивает аналогичный ряд в цикле, посвященном 1812 году, а Булат Окуджава всерьез переходит на прозу - к тем же декабристам),

Городницкий поднимает из гробов русское дворянство. «Тот, кто убил, рядом с тем, кто убит». Примиренные в могилах, вчерашние смертельные противники должны еще раз примириться - в стихе. Колокол новгородский и скипетр московский: оплакали казненных - вперед! Не так уж важно, на какую масть ставили, - белый генерал мог бы пойти служить в ЧК… «к родной земле в последний раз прижаться…»

(В аналогичном случае Иосиф Бродский уточняет: «К равнодушной отчизне прижимаясь щекой»).

Отчизна Городницкого не равнодушна - яростна, горестна, неправедна и праведна в вечном раздвоении. Два Гоголя несовместимы на московских пьедесталах, но оба - реальность. Блуждает стоязыкая орда «между Третьим Римом и Четвертым Интернационалом».

(Николаю Бердяеву для аналогии хватает Интернационала Третьего).

Бердяев, в отличие от Городницкого, родился в имении, а не в земшарном пространстве. И время было другое, чем то, из которого слышится голос Городницкого:

Мне бы выпросить у всемогущего Бога

Для рождения время себе иное.

Но безбожное детство мое убого.

Очевидно я сам тому виною,

Что не в том меня прокрутили кадре,

И не в той крестили меня купели,

Что не дом и не улица был мой адрес,

А Советский Союз, как когда-то пели.

В прекрасную пору, когда это пели, Городницкий, созерцая у реки Сестры приграничные берега, обронил строчки, из-за которых песня «Финская граница» ни при кпкой погоде не могла бы попасть в советскую печать: «Мы Финляндию у Финляндии всю когда-нибудь отберем».

Теперь попало в печать - уже как насмешка над рухнувшей империей. Но поэтический смысл строк, написанных в 1963 году, вовсе не в том. И насмешка там - не над «империализмом», который съеденным вот-вот подавится, а - над бессилием души, пытающейся объять необъятное. «Финляндия» не исчезает в утробе России; она, как и сама Россия, входит в «мир миров», адрес которого расплывается до земшарности и душа которого разрывается от подступающей тревоги.

Образ жизни, привычный к штормам и обвалам. Образ мысли, привычный к угрозе смерти. Блокада как точка отсчета и как последний расчет с судьбой.

«Русский бунт», бессмысленный и беспощадный, пахнет у Городницкого «черноземом, крестьянским потом, запахом вожжей»; это уже не бунт, а, так сказать, естественный порядок, круговорот энергии. Пусть царь «в полузатопленном гробу себе прошепчет горестно: «Финита. Империи татарскую судьбу не выстроишь из финского гранита», - но поэт, получивший заказ киностудии на песню об этом царе, ликует от того, что надо объять все: «Веселись, Росия, Швеция, держись!» - конечно, поэт валяет Ваньку, но заказ все-таки выполняет, и выполняет с блеском, потому что в глубине души действительно вмещает все… то есть, и Петра, и Евгения. И того Гоголя, и этого…