Барчестерские башни

— Во всяком случае,— ответил он,— на женщине без денег я не женюсь. Но где теперь найдешь богатую невесту? Их всех успевают перехватить попы.

— Поп перехватит и ту невесту, которую я тебе прочу, если ты не поторопишься. Я говорю о миссис Болд.

— Фью-ю-ю! — свистнул Берти.— Вдовица!

— Она очень красива,— возразила Шарлотта.

— И я получу за ней готового сына и наследника.

— Дети часто умирают во младенчестве,— сказала сестра.

— Ну, не знаю. Впрочем, что до меня, то пусть живет, я вовсе не хочу его убивать. Но согласись, что готовая семья — это минус.

— Но ведь он только один! — уговаривала Шарлотта.

— И совсем маленький, как сказала некая горничная.

— Нищие не привередничают, Берти. У тебя нет выбора.

— Я человек разумный,— ответил Этельберт.— И покладистый. Если ты все устроишь, Лотта, я на ней женюсь. Но с условием, что деньги эти существуют на самом деле и что доходом буду распоряжаться я,— по крайней мере, при ее жизни.

Шарлотта попыталась объяснить брату, что ухаживать за своей будущей женой он должен сам, и, чтобы пробудить в нем энергию, принялась восхвалять красоту Элинор, но тут в комнату внесли синьору. Дома, наедине с родными, она довольствовалась двумя носильщиками, которые теперь и уложили ее на кушетку. Одета она была не так парадно, как на вечере епископа, но с большим тщанием, и хотя в глазах ее пряталось выражение озабоченности и боли, она даже днем казалась удивительно красивой.

— Знаешь, Маделина, я женюсь! — сказал Берти, едва слуги ушли.

— Это последняя глупость, которую ты еще не совершал,— отозвалась Маделина.— А потому ты имеешь право попробовать.

— Так, по-твоему, я сделаю глупость? А Лотта настаивает! Но твое мнение весит больше — ты же по опыту знаешь, что такое брак.

— Да,— ответила Маделина с суровой грустью, словно говоря: “А тебе-то что до моей беды? Я ведь тебе не плачусь!”

Берти огорчился, заметив, что обидел ее, а потому подошел и сел на пол у ее изголовья, чтобы помириться с ней.

— Послушай, Мад, я же шутил, ты знаешь. Но серьезно — Лотта советует мне жениться. Она хочет, чтобы я женился на миссис Болд. На богатой вдовушке с прелестным малюткой, очаровательным цветом лица и гостиницей “Георгий и дракон” на Хай-стрит. Ей-богу, Лотта, если я женюсь на ней, то стоять в трактире за стойкой буду сам — эта жизнь, во всяком случае, по мне.

— Что? — воскликнула Маделина.— На этой черномазой дурочке во вдовьем чепце и в платье, которое на нее точно вилами навивали? — Синьора никогда не признавала других женщин красивыми.

— Мне она показалась обворожительной,— возразила Лотта.— Она была там самой красивой, если не считать тебя, Маделина.

Но даже этот комплимент не смягчил искалеченную красавицу.

— Лотта всех женщин находит обворожительными,— сказала она.— Худшего судьи в подобных вещах я не встречала. Ну, как она могла показаться тебе красивой в этой штуке, которую носит на голове?

— Разумеется, на ней был вдовий чепец, но когда она выйдет замуж за Берти, она его снимет.

— При чем тут “разумеется”? — сказала синьора.— Умри у меня хоть двадцать мужей, я не стала бы себя так уродовать. Носить чепец — такое же дикарство, как сжигать себя на погребальном костре мужа. Не столь жестокое, но не менее бессмысленное.

— Она же не виновата,— вступился Берти.— Она следует обычаям страны. Иначе о ней будут думать дурно.

— Вот именно,— сказала Маделина.— Эти английские дуры покорно стали бы нахлобучивать себе на голову мешок и разгуливать в нем все лето, если бы так поступали их бабки и прабабки. И даже не задумались бы, а стоит ли так себя мучить!

— В странах вроде Англии молодой женщине трудно идти наперекор подобным предрассудкам,— заметила мудрая Шарлотта.

— Другими словами, дуре трудно не быть дурой!

Берти Стэнхоуп с юных лет болтался по всему миру и не сохранил большого почтения к святости английских обычаев, однако у него мелькнула мысль, что в жене английские предрассудки в конечном счете могут оказаться приятнее англоитальянской свободы обращения. Но высказал он это не совсем прямо.

— Когда я умру,— заметил он,— мне, наверное, приятнее всего будет видеть на голове своей жены именно вдовий чепец.

— Да! И, наверное, ты захочешь, чтобы она навеки затворилась дома, оплакивая тебя, а то и сожгла бы себя на костре. Но ей этого не захочется. Возможно, она из трусости и нахлобучит на себя эту каску, но будет мечтать только о том, как бы поскорее от нее избавиться. Я ненавижу это мелкое лицемерие. Я бы не стала притворяться горюющей, если бы не испытывала горя,— и даже если бы испытывала! А свет пусть говорит, что хочет.

— Ведь вдовий чепец не уменьшает ее состояния,— сказала Лотта.

— И не увеличивает,— отрезала Маделина.— Так зачем он ей?

— Но цель Лотты — избавить ее от чепца,— заметил Берти.

— Если у нее действительно есть тысяча двести фунтов в год и если она не совсем уж вульгарна, то мой совет — женись. Думаю, она только рада будет. А раз ты женишься не по любви, то наружность ее значения не имеет. Я ведь знаю, что ты не такой дурак, чтобы жениться по любви!

— О, Маделина! — воскликнула старшая сестра.