Барчестерские башни

Епископ сказал ему, что новым смотрителем будет мистер Куиверфул. А мистер Слоуп, спускаясь вниз на случай, если, против всякого ожидания, архидьякон все-таки пожелает его увидеть, сказал себе, что смотрителем будет мистер Хардинг. И для достижения этой цели он отправился верхом в Пуддингдейл, чтобы вновь побеседовать с почтенным претендентом на кусок церковного пирога. Мистер Куиверфул был в общем весьма достойным человеком. Однако попытка решить неразрешимую задачу и дать благородное воспитание четырнадцати детям на доходы, которых не хватало даже на то, чтобы накормить их и прилично одеть, не могла не оказать неблагоприятного влияния на его характер и чувство чести. Да и кто решится утверждать, что мог бы нести подобное бремя с иными результатами? Мистер Куиверфул был честным, добропорядочным, замученным нуждой тружеником, который, правда, думал больше о том, как раздобыть хлеб и мясо, как успокоить мясника и вновь увидеть улыбку на кислой физиономии булочницы, но все же стремился жить в мире со своей совестью. Он не мог, подобно людям в менее стесненных обстоятельствах, заботливо оберегать свою репутацию в глазах окружающих, избегал малейших подозрений, которые могли бы запачкать его доброе имя, или дурной молвы, которая могла бы запятнать его честь. Такая щепетильность, такая нравственная роскошь была ему не по карману. Он довольствовался обыкновенной житейской честностью, предоставляя людям говорить, что им угодно.

Он заметил, что его собратья-священники, которых он знал двадцать лет, начали смотреть на него холодно, едва он выразил готовность склониться перед мистером Слоупом; и их взгляды стали еще холоднее, когда прошел слух, что епископ назначает его смотрителем Хайремской богадельни. Их осуждение больно ранило мистера Куиверфула, но он должен был нести этот крест. Он подумал о своей жене, о ее новом шелковом платье, которое она носит уже шесть лет. Он подумал о своих многочисленных птенцах, которых по воскресеньям он вел в церковь со стыдом, ибо на всех не хватало крепких чулок и башмаков. Он подумал о протертых локтях своего черного сюртука и о строгом лице суконщика, к которому он не обращался, зная, что в кредите ему будет отказано. Потом он подумал об удобном доме в Барчестере, о прекрасном содержании, о школах, куда он пошлет своих мальчиков, о книгах, которые увидит в руках своих дочерей вместо штопальных игл, о лице жены, вновь освещенном улыбкой, и о столе, на котором будут стоять обильные трапезы. Он подумал обо всем этом, и ты, читатель, подумай об этом, а уж потом, если сможешь, удивись, почему мистер Слоуп представился ему обладателем всех добродетелей, которым положено украшать капеллана епископа. “Как прекрасны на горах ноги благовестника”.

Да и есть ли у барчестерских священнослужителей право смотреть на мистера Куиверфула холодно? Разве не все они с вожделением взирают на хлеба и рыбы своей матери-церкви? Разве все они любыми правдами и неправдами не преуспели больше него? А ведь ноша их легче! У доктора Грантли пять детей и почти столько же тысяч фунтов в год, чтобы кормить их. Он-то может поворачиваться спиной к епископу, милости которого ему не нужны, и презирать его капеллана; и разве не жестоко со стороны такого человека восстанавливать весь свет против отца четырнадцати детей за то лишь, что он старается содержать их как должно? И ведь он не искал места смотрителя — более того, он согласился лишь после того, как его заверили, что мистер Хардинг отказался. Как тяжко терпеть эти порицания, Зная, что откажись он — и его же осудили бы за легкомыслие!