Барчестерские башни

Шло обычное поклонение младенцу. Мери Болд сидела в низком кресле, держа его на руках, а Элинор стояла на коленях перед своим идолом. Она закрывала личико малыша своими пышными каштановыми локонами, которые он трепал, как хотел, и в эту минуту была очень красива, хотя все еще носила вдовий чепец. В ее облике была та тихая, кроткая миловидность, которую замечаешь лишь при близком знакомстве: вот почему похвалы ее красоте, на которые не скупились ее старые друзья, казались преувеличенными тем, кто редко ее видел. Прелесть Элинор напоминала прелесть тех ландшафтов, которые кажутся тем прекраснее, чем чаще ими любуешься. Случайный взгляд не успевал заметить глубокую ясность ее темных глаз, выразительность губ, которая открывалась лишь родным и друзьям, или чудесную форму ее головы, оценить которую мог лишь художник. В ней не было той ослепительности, той плотской рубенсовской красоты, той снежной белизны и алых тонов, которые с беспощадностью василиска поражали мужчин, впервые увидевших Маделину Нерони. Сопротивляться чарам синьоры было почти невозможно, но никому и в голову не могло прийти сопротивляться Элинор. Вы начинали болтать с ней, как с сестрой, и только ночью, засыпая, вдруг понимали, что она красавица, что голос ее удивительно музыкален. Нежданные полчаса в обществе Нерони были словно падение в яму, вечер, проведенный в обществе Элинор, казался прогулкой по тихим лугам.

— Мы совсем его закроем, и его носишко, носишко, носишко совсем спрячется,— ворковала маменька, набрасывая свои локоны на личико малыша, а он радостно вопил и брыкался так, что Мери еле его удерживала.

В эту минуту открылась дверь, и доложили о мистере Слоупе. Элинор вскочила и отбросила волосы на плечи. Лучше бы ей было этого не делать, потому что теперь беспорядок в ее туалете стал гораздо заметнее, чем прежде. Но именно поэтому мистер Слоуп внезапно заметил ее красоту и подумал, что даже без ее состояния она была бы завидной женой и что жизненные заботы, разделенные с ней, показались бы не столь тяжкими. Элинор выбежала из комнаты, бормоча совершенно излишние извинения со ссылками на младенца. Пока же она будет поправлять свой чепец, мы вернемся назад и вкратце расскажем, к чему привели размышления мистера Слоупа касательно женитьбы.

Собранные им сведения о доходах вдовы оказались настолько удовлетворительными, что он немедленно приступил к действиям. Мистеру же Хардингу он решил всемерно помогать, если только это не повредит ему самому. С миссис Прауди он говорить не собирался — по крайней мере, пока. Он задумал подстрекнуть епископа к небольшому бунту. Это, по его мнению, было бы полезно не только для назначения смотрителя, но и для епархии вообще. Мистер Слоуп отнюдь не считал, что доктор Прауди способен править ею сам, но его искренне возмущала мысль, что его собратья священники окажутся под женской туфлей. Посему он вознамерился пробудить в епископе дух непокорства — ровно настолько, чтобы он дал отпор жене, но не настолько, чтобы он вообще закусил удила.

Для этого он вновь поговорил с епископом о богадельне и сделал все, чтобы показать, насколько неразумно было бы назначить кого-нибудь, кроме мистера Хардинга. Однако задача мистера Слоупа оказалась тяжелее, чем он ожидал. Миссис Прауди, торопясь утвердить свое влияние, послала миссис Куиверфул записку с приглашением, а когда та приехала во дворец, весьма таинственно, снисходительно и величественно объяснила, какое счастье уготовано ей и ее чадам. Миссис Прауди беседовала во дворце с миссис Куиверфул в то самое время, когда мистер Слоуп беседовал с мистером Куиверфулом в Пуддингдейле, и потому как бы дала обязательство от своего имени. Благодарность, смирение, радость и удивление миссис Куиверфул не знали границ; она едва не обняла колен своей покровительницы и обещала, что четырнадцать обездоленных малюток (так она обозначила своих детей, хотя старшей дочери, здоровой и крепкой девице, исполнилось уже двадцать три года) будут ежеутренне и ежевечерне возносить молитвы за благодетельницу, ниспосланную им господом. Такой фимиам не был неприятен миссис Прауди, и она вдыхала его всей грудью, Она обещала свою помощь четырнадцати обездоленным малюткам, если (в чем она не сомневалась) они окажутся достойными ее внимания, выразила надежду, что старшие смогут взять классы в ее школах дня господня и вообще показала себя перед миссис Куиверфул весьма могущественной дамой.

Затем миссис Прауди предусмотрительно намекнула епископу, что она сообщила пуддингдейлскому семейству об ожидающем их счастье — для того, чтобы он не вздумал переменить свое решение. Супруг разгадал ее хитрость, но промолчал. Он видел, что она пытается забрать раздачу бенефициев в свои руки, и намеревался сразу положить этому конец. Но счел момент неподходящим и — по примеру многих и многих — отложил неприятное объяснение.