Банные дни на Индигирке

И пошла, и поехала собирать все до кучи за последние двадцать лет! И про уголь из СМУ, и про телочку, и о комбикорме не забыла. Наконец, дедов первач припомнила.

— На столе лежал! — настаивала соседка. — Фомичев еще там носом крутил. Видела…

Фомичевы от такой наглой прыти дара речи на время оба лишились. Деньги, должно быть, пропали большие — шутка ли, дом продала.

— Чо-чо? Я…носом крутил?! — такой лютости деда боялась даже тетка Валя, хотя и поколачивала она его пьяненького. — Я…я? Вынюхивал? А тебе серванту захотелось? Мало тебе двух сервантов — третий подавай?! — и заприплясывал, затопал ногами в бешенстве. При военных действиях с теткой Валей у Фомичева излюбленное оружие — утюг! Но сейчас, за оградой, утюга нет, а в руках широкая совковая угольная лопата. Со всего маху дед Митька залепил этой лопатой по толстому заду тетку Валю:

— Серванту тебе захотелось?! — заорал на всю улицу.

И Фомичиха — квох-квох-квох!!! — подпрянув от боли удара лопатой по ягодницам, пустилась бегемотом рысью следом за соседкой.

— Я те покажу…носом крутил… — отшвырнул на кучу с углем лопату, махнул рукой на торчащие из багажника бачки с отходами для свиней. Одному ему не справиться. Подался дочищать загоны. Досталось опять кабану, теперь уже для порядка. И кот тигровой масти доволен. В отсутствие деда за оградой, вылизал все скорлупки до суха от желтка и белка.

Бабы в два голоса ревели в доме соседки и искали уже без всякой надежды пропавший кошелек. Дед Митька, ровно бы ничего не стряслось, протопал через прихожую к серванту, случайно откинул край скатерки с узла. Ридикюль лежал на узлах.

— Не ентот?..

Бабы замерли.

— А уж миленький ты мой, а уж хороший ты мой! — поднесла к губам и поцеловала ридикюль соседка. — Вот уж дура, так дура! Ждала вас, сунула и забыла!

— Скоко хоть там у тебя? — лукавил дед Митька, спрашивая. Тетка Валя улыбалась, отгородила собой окно и золотые ключики в ящиках серванта заблистали в лучах солнца.

— А вот же они, миленькие, все на месте — пять десяточек! — вынула она хрустящие новые червонцы из ридикюля.

— Пять десяточек? — не поверил дед Митька в абсурдность наговора на него. — И это я — крутил носом?!

Искрилась в лучах солнца пыль, сверкал глянцем ореховый сервант с зеркалами и стеклами. В доме на такой час и мухи не случилось в свидетели!

Дед Митька быстро сунул в карман джинсов руку; вывернул мятую полсотенную. Повертел ее перед бабами, ехидно поцеловал деньги, собрал слюну и смачно харкнул в зеркало серванта. Пришлепал на плевок полсотенную, убедился, что прочно прилипла.

— Вот те компенсация! — Обозлил он тетку Валю, торговавшую эти пятьдесят рублей уступки при покупке серванта…

Кобель во дворе у Фомичевых перестал гавкать и прислушался к ругани хозяев, идущих и орущих от соседки в свой двор.

По улице упруго, пробуя молодые силы, прогулялся беспечно ветер. Порывом поднял с помоек и закружил в воздухе всякий мусор. Посередине улицы образовался серый конус маленького смерча, заплясал юлой, застучал песком в стекла домов. При следующем порыве ветра этот маленький смерч оторвался от подметенной дороги. Взмыв выше крыш, смерч рассыпался в прах: предвестник пурги и холодов! В это время в Усть-Нере на дивной реке Индигирке и зарождается долгая и жгучая морозами якутская зима.