Игра в бинго закончилась, и жители дома престарелых «Хорошая жизнь на пенсии» проделывали свой неторопливый путь мимо открытой двери Ретта к следующей станции, под названием обед — лапша в каком-то соусе, скорее всего. Пора было закругляться, но он не жалел, что рассказал мальчику о банке с печеньем своей матери. В лучшем случае, Дейл увидит в этом своего рода байку. В худшем случае, подумает, что старый прадедушка тронулся умом. И что в этом плохого? Бухенвальд и Дахау повредили его разум, и он уже никогда не стал таким, как прежде. В мелочах он стал только лучше — работал волонтером в городской благотворительной столовой, помогал детям из бедных кварталов, у него был выбор — сломаться, или кое-что исправить. И он все еще думал, что это могло иметь значение, даже два спасенных бродяги могли иметь значение. Мир может быть, и был ужасным, но, по крайней мере, он никогда более не вступал в бесконечно воюющие армии Черного Генри и Красного Джона. Армии дяди Сэма с него было достаточно. Когда он покинул её, то покинул навсегда.
— К концу войны, мой отец — твой прапрадед — страдала от артрита бедер, коленей и лодыжек. Он медленно и болезненно поднимался каждый вечер по лестнице, чтобы лечь спать. Было больно смотреть на него. К тому же, еще это было и опасно, потому, что его вестибулярный аппарат был ненадежным. В итоге я позвонил моему старшему брату по телефону, и мы вдвоем переоборудовали кабинет отца на первом этаже в спальню. И второй этаж полностью был в моем распоряжении, учитывая гору печенья, в моей комнате, это было хорошо. Я избавлялся от них через три ночи. На вторую ночь отец спросил меня, что это ванильный запах, там наверху.
— И что ты ответил?
Ретт улыбнулся.
— Что я ничего не чувствую, конечно. Он сказал, что это напомнило ему о маме. «Она испекла их столько, что даже духи у неё были ванильными,» — сказал он.
Дэйла это не сильно заинтересовало.
— Как ты избавился от них, Ретт? Как ты избавился от всех этих печений?
— Сгреб их в оцинкованные мусорные баки, которые купил в хозяйственном магазине. Сделал это, когда папа спал. Я чувствовал себя, как проклятый вор. Я сложил их в баки, и на третью ночь взял пикап, на котором работал и выехал вниз к реке. Я хотел выбросить их, но в итоге не смог этого сделать.
— Что тебя остановило?
— Я знал, что есть бедняки, которые приходят на реку рыбачить. Тогда вода была еще достаточно чистой, чтобы съесть то, что поймал. И бомжей тоже не было. Они жили в кемпинге, который мы называли Хувервилль, хотя я рад сказать, что он исчез к 1950 или около того.
— Я был уверен, что эти люди будут там… — он замолчал.
— Ретт? Ты в порядке?
— Да. Просто провал в памяти. Я собирался сказать, что я уверен, что у тех бедолаг был праздник печенья.
— В девяносто, я думаю, ты имеешь право на все эти провалы в памяти, — сказал Дейл, и Ретт рассмеялся. Хороший парень, крепко стоящий на ногах. Задаст ли он самый очевидный вопрос? Ретт был уверен, что по ходу матча так и будет. И Дэйл его задал.
Да, он думал о том, чтобы подальше забросить синюю керамическую банку, но в итоге не смог заставить себя сделать это. Перетаскивать печенье на берег реки в оцинкованных мусорных баках это было одно, выбросить же чудо, которое принадлежало его матери, совсем другое.
Иногда — часто — он задавался вопросом, как банка с печеньем появилась у его матери. Когда он спросил об этом у отца, Джордж Олдерсон только покачал головой. «Эта старая синяя керамическая банка? Понятия не имею. Она участвовала во всех этих церковных распродажах, считала, что это лучшее развлечение в мире, и иногда она приносила домой вещи. Банка из-под печенья, пожалуй, была одной из них». Он раскурил трубку и выпустил ароматное облако «Черри Бленд». «Это было тогда, когда ее мозги были на месте. Еще до этой бредовой карты.»