Банджо

Мрачный как туча поздней осенью, Гэс перемахнул через забор из колючей проволоки и побежал к ферме Маккоя. Грива соломенных волос развивалась за его спиной как желтый флаг. Добежав до живой изгороди, он стал призывно свистеть — так он делал, когда они с Сэлли играли в ковбоев и индейцев. Однако теперь, занимавшаяся стиркой Сэлли, услышав птичий свист, почувствовала, что в этот раз ее зовут уже не на игру.

Гэс ждал в тени большого тополя, что рос у ручья. Когда она увидела его, прислонившегося спиной к дереву, выражение беспокойства сошло с ее румяного, веснушчатого лица и сменилось улыбкой.

Гэс молчал, уже сожалея о том, что так спешил.

— Рассказывай, рассказывай скорей, — потребовала она, — говори скорей! Мне нужно вернуться побыстрее, а не то мне достанется.

— Я отправлюсь... — сражаться.

— Сражаться? С кем? Что ты мелешь?

— С фрицами!

— О Боже! Это еще зачем, Гэсси?

— Это мой долг. Лу идет на войну.

— Но тебе только четырнадцать лет! — сказала она таким тоном, будто сама по себе эта цифра была решением проблемы.

— Смотри, какой я большой! И к тому же я умею стрелять лучше, чем многие из взрослых.

— И когда ты отправляешься?

— Завтра утром.

— Уже завтра? — Ее худое личико приобрело откровенно несчастное выражение. — А я что буду делать?

— Ну, ты будешь ждать меня. Будешь оставаться верной мне.

— Конечно, Гэс, конечно! Я обещаю. Ну, а вдруг тебя убьют?

— А ты меня не поцелуешь на прощание? — спросил он, набравшись храбрости.

— Ну, наверное, — сказала Сэлли, подходя к нему поближе и пристально в него всматриваясь. — А ты все это не придумал, а? Чтоб выманить у меня поцелуй за так?

— Может, я тебя вижу в последний раз, Сэлли, — ответил он с благородной торжественностью. И чуть не расплакался.

— Я поставлю свечку и буду молиться за тебя.

— Это будет замечательно — поминай, поминай меня в своих молитвах! И Лу тоже.

— А я слышала, что Моди Коберман из-за него подлетела.

— Лу такого себе никогда не позволял!

— Об этом все говорят.

— Ну, может быть, так получилось, он не мог сдержаться — ведь на войну идет!

— Гэс, и думать не смей ни о чем таком! Я поцелую тебя на прощание, но на этом и все.

Он наклонился к ней, попытался отыскать ее губы своими губами, промахнулся, сделал еще одну попытку и прижал свои плотно сомкнутые губы к ее тонким сухим губам. Гэс качнулся, и чтобы удержаться на ногах, обхватил девочку, ощутив под руками ее плотное тело. Но тут же отстранился. Она стояла с закрытыми глазами; пряди рыжих волос выбились из-под платочка, руки были молитвенно сложены.

— Я буду ждать тебя, Гэс, — прошептала она.

— До свидания, малышка, — сказал он, повернулся и бросился прочь. Он бежал среди деревьев, сильный, златовласый как могучий викинг Лейф Эриксон, а вокруг него простирались уже мрачные леса Пруссии. Бежал он без передышки до самого дома.

Когда ужин закончился, Лу, отодвинув стул, встал, во весь свой огромный рост:

— Пора уже, думаю, сказать вам, что я иду в армию. В канадские части, которые отправляются в Европу.

— Когда? — спросил отец.

— Уезжаю завтра утром.

— Послушай меня, Лютер, — сказал отец, стараясь, чтобы в его голосе прозвучали благоразумие и умеренность. — Насколько мне известно, немцы наступают на всех фронтах. Еще несколько недель — и они сломят французов.

— Тем больше причин отправляться немедленно, — ответил Лу, глядя темными, как у молодого оленя, глазами в окно, где он уже видел la belle Franceраспростертой под ногой германского зверя.

— Но к тому времени, как ты туда доберешься, все уже будет окончено!

— Может быть — да, а может быть — нет. Папа, вы всегда говорили, что следует исполнять свой долг.

— Твой долг здесь, на ферме! Столько всего нужно делать, а наемных работников сыскать теперь трудно. Я же не могу платить им так, как платит Дюпон своим рабочим!

— Не покупайте, в таком случае, больше земли, — сказал Лу, рассмеявшись. — Удовлетворитесь тем, что уже имеете. Ведь вы и так владеете половиной графства Форд. И беспокойства будет меньше, и неприятностей всяких.

— Я тоже иду в армию, — вдруг заявил Гэс.

— А ты заткнись, — сказал Мартин. — Тебе только четырнадцать лет.

— Мал еще, — поддержал старшего отец.

— Я уезжаю утренним поездом, — сказал Лу; на лице у него было решительное выражение, хотя на губах постоянно играла улыбка. — Мы придем, победим или умрем.

Кейти начала плакать — слезы обильно катились из глаз, из носу текло.

— Ты никуда не поедешь, — сказал отец.

— Пожалуйста, Лу, не надо, — стала упрашивать мать, вытирая нос передником. — Пожалуйста, не надо уезжать!

— Здесь я оставаться больше не могу, мама. — Голос Лу был ровным, спокойным — в нем не осталось и следа насмешки или веселья. — У вас есть папа, у него есть вы, у вас, к тому же, столько земли, что обработать ее вы уже не в состоянии... И в доме у нас уже давно никто не смеется.

— Жизнь не такая уж веселая вещь, — сказал отец. — А солдаты, чтоб ты знал, обыкновенные дураки, которым никогда ничего не достается.

— Неужто? — Лу разразился своим язвительным смехом.

— Как я вижу, ты совсем не читаешь Библию. — Лицо отца багровело все сильнее.