Банда

Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка “Московской”, тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб — он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.

Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.

— Будем живы, — сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот, наконец, смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. — Ну, что, вроде как обошлось?

— Как нельзя лучше. Значит так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед Богом, и перед законом.

— И как удалось?

— Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря... Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался — приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.

— Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?

— Теперь он и место свое знает.

— Его не пора...

— А зачем? Он один виноват... Все происшедшее — результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет — на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.

— И он... Пойдет?

— А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.

— Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?

— Проболтался Жехов... Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось... Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавал из него одну фамилию...

— Какую?

— Генеральскую. И когда тот узнал...

— Впал в гнев и неистовство? — усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.

— Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал — немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.

— Дело завели?

— Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости Господи... Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.

— А парень был ничего, — протянул Голдобов. — Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит?

— Уже подтвердила.

— За ней бы присмотреть.

— Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, — ухмыльнулся Заварзин. — Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.

— А вот этого не надо, — Голдобов поставил пустой стакан на поднос. — Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов — свежий тому пример.

— Согласен, — кивнул Заварзин. — Предупрежу ребят.

— Обязательно, — Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. — Значит, ты утверждаешь, что у нас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства?

— Я этого не утверждаю, — поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. — Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала, где попало. И хвост этот — его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, — закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы.

— Ладно, не заводись. Иди, подыши немного, мне позвонить надо.

— При мне не хотите?

— Могу и при тебе, — Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. — Но тогда в случае чего, буду знать — разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь — оставайся, — Голдобов поднял трубку.

— Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, — Заварзин поднялся. — Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните?

— Ты имеешь в виду деньги? — жестко усмехнулся Голдобов. — Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти.

— Не понял? — остановился Заварзин в дверях.

— Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти?

— Опять не понял...

— Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти... Это прекрасно. А я только о ней проклятой и думаю.

— И о деньгах, — напомнил Заварзин.

— Это одно и то же, — Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон.

Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер.