Банда - 2

- Полностью с тобой согласен, Паша. - Я недавно разговаривал с Шаландой... Его ребята совместными усилиями сочиняют словесный портрет злодея... С художниками пытаются его нарисовать... Если не исчезнет возьмем.

- Не исчезнет, - сказал Пафнутьев. - При одном условии.

- Каком? - обернулся Дубовик от двери.

- При условии, что, - начал было Пафнутьев и вдруг что-то заставило его остановиться. И он не стал продолжать. - При условии, что ты его не предупредишь, - неловкой шуткой он попытался снять недоумение Дубовика. Принеси мне документы, снимки, протоколы и прочее, связанное с этим делом.

- Зачем?

- Хочу углубиться.

- Надо же, - пожал плечами Дубовик и через несколько минут принес Пафнутьеву папку с десятком страничек текста и снимками, оформленными печатями и подписями. Пафнутьев быстро просмотрел содержимое папки. Мелькнули снимки окровавленной куртки, разгромленный кабинет Шаланды, увеличенные отпечатки пальцев, заключение экспертов...

- Оставь пока, - сказал Пафнутьев. - И одна просьба - не болтать.

- Заяц трепаться не любит, - заверил Дубовик.

- Даже в этих стенах, - Пафнутьев выразительно посмотрел на Дубовика.

- Особенно в этих стенах, - поправил тот, подмигнув Пафнутьеву уже из коридора.

Пафнутьев задержался в кабинете дольше обычного. Копался в бумагах, куда-то звонил, бездумно листал свой блокнот. Он не мог остановиться ни на одной мысли. Его словно несло в теплых волнах и он только поворачивался, подставляя солнцу то спину, то живот.

Позвонил Тане, которая всегда относилась к нему так неровно, меняя свое отношение от подневольной жертвенности до полного неприятия.

- Здравствуй, Таня, - сказал Пафнутьев.

- Здравствуй, Паша, - ответила женщина, и не услышал он в ее голосе ни радости, ни воодушевления, ни желания говорить с ним, с Пафнутьевым.

- Очень рад был услышать твой голос, - сказал он и положил трубку на рычаги. Подумал, посмотрел на залитое осенним дождем окно и сладкая грусть необратимости уходящего времени охватила его. Он подпер щеку кулаком и некоторое время смотрел, как струятся потоки воды по стеклу. Пафнутьева посещало такое состояние и он ему никогда не противился, чувствуя, что это хорошо, полезно, что идет внутри его какая-то напряженная работа, идет очищение. В такие минуты он мог говорить только с близкими людьми, только на житейские темы, только благожелательно и сочувствующе.

Неожиданно позвонил Вике.

- Здравствуй, Вика, - сказал он, и слова его получились теплыми, почти отеческими.

- А, Павел Николаевич... Здравствуйте-здравствуйте.

- Как поживаешь?

- Плохо.

- Что так? - обеспокоился Пафнутьев, но не очень сильно.

- Обижают.

- При таких-то друзьях?

- Вот и я думаю, - что это за друзья у меня такие, если позволяют со своей лучшей подругой, красавицей поступать как кому захочется!

- Прийди, пожалуйста... Примем меры.

- Уж пожаловалась... Андрею.

- А он? Помог?

- Обещал.

- Это хорошо, - проговорил Пафнутьев. - Обещания надо выполнять. Я ему напомню.

- Напомните, Павел Николаевич. Ему о многом надо напоминать. И, как я понимаю, постоянно. Или не делать этого вовсе.

- У вас нелады? - удивился Пафнутьев. - Это меня радует.

- Почему? - удивилась Вика и он, кажется, увидел ее широко раскрытые от изумления глаза.

- У меня появляются шансы.

- Не надо мне пудрить мозги, Павел Николаевич! Ваши шансы всегда были достаточно высоки, чтобы отшить кого угодно. И я вам сказала об этом открытым текстом в первую же нашу встречу. Забыли?

- Не то чтобы забыл... Не придал должного значения. Оробел. Подумал шутит девочка.

- Я никогда не шучу, - отчеканила Вика. - С мужчинами.

- И правильно делаешь. Они шуток не понимают.

- Они и прямые слова понимают далеко не всегда.

- Исправлюсь, - заверил Пафнутьев, мучительно размышляя о том, что в их разговоре шутка, а что объяснение в любви. И холодок, тревожный холодок молодости пробежал по его душе, вызывая те чувства, ради которых, собственно, и стоит жить. - До скорой встречи, Вика, - обычной своей скороговоркой поспешил попрощаться Пафнутьев, осознав вдруг, что дальше продолжать этот разговор он не готов, потому что закончиться он мог только одним - розами. С букетом красных роз должен был явиться Пафнутьев к Вике сегодняшним же вечером, если бы их разговор продлился еще минуту-вторую. А это разрушило бы его сегодняшнее состояние, которое он ценил в себе больше всего на свете. Это была сохранившаяся с мальчишеских времен способность отрешиться от дел, от будничных забот, впасть в необязательное настроение, когда ничто не вызывает гнева, ярости, страха. В таких случаях хотелось одного - сидеть, откинувшись в кресле, снисходительно улыбаясь миру и всем его проблемам.