Банда - 2

- Уже присмотрели?

- Да! - с вызовом сказала Вика. - Да, Андрюша. Все у нас прекрасно, все отлично. И отвали. Отвали, Андрюша. Проехали.

- Значит, далеко зашло...

- Далеко, быстро, неожиданно и, надеюсь, необратимо.

- Желаю счастья, - сказал Андрей, поднимаясь.

- Да ладно тебе дурь молоть! Ничего ты нам ив желаешь. Не до того тебе сейчас... Сам же говоришь, что врубиться не можешь. Вот врубишься, тогда и пожелаешь. Если пожелаешь. Андрюша.

Когда Костя внес горячую сковородку с яичницей и сыром, Вика сидела одна, перед ней стояли два стакана красного вина. Сидела она, откинувшись на. зад и запрокинув голову. И улыбалась из последних сил. Нет, она ни о чем не жалела, ни" в чем не раскаивалась, но слова, которые произнесла беззащитному человеку, такие слова никому не даются легко и часто проходят годы, прежде чем удается простить себя за такие слова, вымолить у самого себя прощения или хотя бы их подзабыть, чтобы не скребли в душе, чтобы не тянулась рука к телефону каждый раз, когда вспоминаешь человека, на которого выплеснул их в какой-то странной жажде выговориться и сразу, навсегда все поставить на свои места.

- А где этот... - Костя замялся, не зная как назвать ночного гостя. Где этот прекрасный молодой человек, который так потряс мое воображение своей мужественной внешностью?

- Он заскакивал на минутку... Какие-то у него дела, какие-то заботы... Слышишь? - Вика повернулась к окну - со двора послышался отчаянный рев мотоцикла. - Торопится.

- Ночью? - удивился Костя.

- Костя, - медленно проговорила Вика, - торопятся больше всего ночью. И, как ты сам понимаешь, не на работу.

- Куда же он торопится?

- К себе. Он к себе стремится и никак не доберется.

- Доберется, - проговорил Костя, поднимая свой стакан.

- Да, - Вика раздумчиво посмотрела на него. - Тебе тоже далеко ехать, не забыл?

- А не страшно оставаться одной с вывороченной дверью?

- Скалку вставлю в ручку, цепочку накину, газовый баллончик под подушку положу...

- Во времена! - усмехнулся Костя. - Раньше красивые женщины цветы клали под подушку, письма от любимых, чувствительные романы... А нынешние газовые баллончики. Надежный хоть баллончик-то?

- Надежный.

- Проверенный?

- И не один раз.

- От Павла Николаевича, небось?

- - Ты угадал. Костя. От него.

- Тогда ладно, тогда ничего, тогда счастливо оставаться, - и он медленно выпил вино из своего стакана. - Неужели я все-таки должен сейчас куда-то ехать?

- Да, Костя. А то я потом буду об этом жалеть.

- Неужели и об этом можно жалеть?

- Больше, чем о чем бы то ни было.

- Откуда же ты все это знаешь, Вика?

- Жизнь, - неопределенно улыбнулась Вика, сделав слабое движение рукой. - Жизнь, Костя... Она чему угодно научит, от чего угодно отучит... Отвали, Костя. Отвали, И Вика залпом выпила остававшееся в стакане красное сухое вино.

***

"Девятка", и в самом деле выглядела соблазнительно. Ее новизна и свежесть проступали в каждой подробности. Еще смазанные и оттого золотистые бамперы, незапыленные колпаки на колесах, сидения, покрытые сверкающими целлофановыми чехлами - все выдавало ее девственное состояние. А внимательный, недоверчивый взгляд мог бы рассмотреть и показания счетчика на нем не было и тысячи километров. И самое главное - у "девятки" не было своего постоянного номера, лишь бумажный листок с отпечатанными цифрами был заложен под стекло.

Знающему человеку это говорило о том, что машина перегоняется, что остановилась ненадолго, видимо, у хозяина здесь родня или знакомые, что пройдет всего день-второй и машина уйдет. И если у кого-то возникли по отношению к ней какие-то намерения, то следует поторопиться, иначе хозяин, отдохнув, сорвется с места и понесется по жизни дальше, наслаждаясь каждым километром пути, поворотом дороги, и понесется, понесется мимо желтеющих лесов, мимо осыпающихся березовых рощ, мимо сумрачных и влажных еловых зарослей, над речками пронесется, над оврагами, под мостами и железными дорогами пронесется свободный и неуязвимый...

Да, тогда он станет неуязвимым. И если у кого-то возникли мысли при виде этой машины, то ему следует поторопиться, иначе эти мысли останутся всего лишь мыслями и никогда им не превратиться в сверкающую перламутром божественную "девятку".

Вначале Амон поехал один - осмотреться, на метить пути подхода, пути отхода. Он прошелся по улице, постоял на перекрестке, потолкался у стоящих на обочине машин... Все было обычно, привычно и не вызывало настороженности в его подозрительной душе. С улицы "девятки" не было видно, присыпанная желтыми листьями, она не выделялась и со стороны двора. Нужно было подойти к ней вплотную, чтобы понять, какое сокровище стоит под окнами. Единственное место, откуда была видна - "девятка" во всех ее прелестях это окна верхних этажей унылых пятиэтажек.

Не заметив ничьего внимания, Амон подошел к машине, провел пальцем по холодному мокрому боку, заглянул внутрь. В счетчик он всматриваться не стал, ему достаточно было увидеть посверкивающие складки целлофана на сидениях. Сняв желтый листик, прилипший к ветровому стеклу, Амон покинул двор медленной своей тягучей походкой.