Банда - 2

- Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.

- Наверно, и любовь у пас с вами была?

- Была, - произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.

- Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.

- Да-да, я понимаю. Всего доброго! - и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.

- Ну что? - спросил он. - Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...

- Это он, - сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: "Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу". И приписал ниже свой телефонный номер.

После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.

***

Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:

- Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.

- Загляну... Хоть сегодня.

- А что сегодня... Тоже не самый плохой день, - ответил Невродов и положил трубку.

Неужели клюнул?! - заволновался Пафнутьев. - Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца - ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания - закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.

Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.

- Входи, - бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью. - Привет, - сказал он, приподнявшись с кресла. - Садись, - проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.

Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.

- Похолодало, - сказал Пафнутьев. - Зима идет.

- Придет, - значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.

- Иду сейчас по улице - батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось - не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...

- Молодость вспомнил? - улыбнулся, наконец, Невродов.

- Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой! - Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.

- Плохих девушек не бывает, - серьезно сказал Невродов.

- А та была краше всех прочих! - не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.

- Увели?

- Нет. Сама ушла.

- Ну и дурак. Сам виноват.

- Конечно, Валерий Александрович, конечно.

- Жалеет?

- Она? Еще как!

- Вернуть не хочешь?

- Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.

- Есенин, - кивнул Невродов.