Банда - 2

И наконец, что-то забрезжило, возник довод, который вроде бы смягчал его вину - своими действиями Пафнутьев не только ответил на вызов, брошенный ему лично, причем, брошенный каким-то кретином, недоумком, убийцей, своими действиями он защитил того же Анцыферова, тех же начальничков, которые стояли за ним. Если Амон вот так использует их расположение, если он позволяет себе бравировать знакомством с ними, значит и их он не слишком ценит. Да, это проявилось - в чем-то он даже презирал своих благодетелей. А они, догадывались ли они об этом? Или же им это безразлично? Да, и Анцыферов сказал об этом открытым текстом. Значит, был человек, которого Амон уважал, преклонялся, которому служил. И это не генерал Колов, не Анцыферов и не Сысцов.

Это Байрамов.

И не в состоянии больше терпеть тяжесть в душе, Пафнутьев тут же отправился к Анцыферову и высказал ему свои доводы, горячась и перебивая самого себя. Анцыферов слушал молча, рисуя карандашом какие-то замысловатые фигуры, переплетающиеся, наслаивающиеся и составляющие какой-то несуразный клубок. Может быть, он нарисовал клубок преступлений?

- Все? - спросил Анцыферов, когда Пафнутьев замолчал.

- Вроде, все, - несколько смущенно ответил Пафнутьев, не ожидавший от Анцыферова такого долготерпения.

- Это хорошо, Паша, что ты пришел покаяться...

- Я пришел не каяться, а объясниться. Я не отрекаюсь ни от своих слов, ни от своих действий. И ни о чем не сожалею. Мне важно, Леонард, чтобы ты понял мотивы моих действий.

- Паша, я тебе уже говорил и повторяю снова - мне безразличен Амон со своей развороченной задницей. Меня попросили о небольшом одолжении, я обещал, но не выполнил. Вот и все.

- Но выпуская Амона сегодня утром, ты спросил у меня, каково мне было его задержать? Каково мне было его вычислить? Как мне вообще удалось узнать о его существовании?

- Нет, не спросил. По той простой причине, что мне все это не интересно.

- Хорошо, - опять начал яриться Пафнутьев. - Но выпуская Амона, ты знал, что этим подвергаешь смертельной опасности меня?

- Да, я это понимал.

- И то, что Амон опасен не только для меня, что он вообще для людей опасен, ты тоже понимаешь?

- Да, Паша.

- К тебе надо присмотреться, Леонард.

- С какой целью?

- Чтобы узнать, на кого работаешь.

- Я и так могу тебе это сказать, и присматриваться даже ко мне не нужно.

- Скажи.

- На себя, Паша. Если тебе так важно знать подобные мелочи, отвечаю не задумываясь - работаю на себя. Можешь сказать, что под себя. Это неважно. Ты что же думаешь, в этой России, как ее иногда называют полузабытым древним словом, в стране, где отменены законы, где президент совершает государственный, переворот, а потом именно в этом обвиняет тех, кто перевороту воспротивился... Неужели ты думаешь, что в этих условиях можно думать еще о чем-то, кроме самого себя?

Пафнутьев некоторое время молчал, стараясь сдержаться и не произнести слов, о которых потом будет жалеть.

- Есть единственный выход, достойный выход из этого положения, наконец проговорил Пафнутьев.

- Поделись.

- Делать свое дело. Тихо, спокойно, изо дня в день, ковыряясь в носу или еще где-либо. Не ожидая ни благодарностей, ни славы, ни признания, ни денег. Просто изо дня в день делать свое дело.

- Очень хорошо, Паша, что ты это понимаешь. В другое время, в другой стране тебе бы цены не было, а так... Извини. Идет, Паша, развал. Мы скатились в массовое разграбление всего, что еще осталось на этой земле. Люди дичают и сбиваются в стаи...

- В банды, - поправил Пафнутьев,.

- Да, - согласился Анцыферов. - Так будет точнее. Одичавшие, брошенные, голодные собаки сбиваются в стаи. Одичавшие, обманутые, брошенные собственным правительством, голодные люди сбиваются в банды, чтобы попытаться выжить. Только попытаться, потому что ни у кого нет уверенности в том, что выжить удасться... Как видишь, я понимаю, что происходит за этими окнами. Наш с тобой вывод, Паша, одинаков. Но это не мешает каждому поступать по-своему.

- Хорошо, что ты это понимаешь.

- И я рад, что мы поговорили с тобой сегодня. Теперь мы можем поступать свободнее по отношению друг к другу, верно? Нас теперь мало что может остановить, да, Наша? - Анцыферов оторвал взгляд от своего клубка преступлений на листке бумаги и улыбчиво посмотрел на Пафнутьева.

- Если, Леонард, ты еще что-то хочешь добавить, - добавь. Я охотно тебя выслушаю.

- Нет, я все сказал. Теперь твоя очередь.

- А я промолчу, - Пафнутьев улыбнулся широко, легко, освобождение. Как говорят умные люди, несказанное слово - золотое.

- Вот и тебя, Паша, на золото потянуло. Желтый - цвет прощания, верно?

- Цвет разлуки, - поправил Пафнутьев, выходя.

Теперь, вышагивая из угла в угол, Пафнутьев не кряхтел и не стонал. Пришло чувство правоты, ощущение уверенности, холодящее, бодрящее ожидание опасности.