Банда

— Подожди. У меня ведь уже был человек из твоей конторы. Как он меня нашел, не знаю, но нашел. Молодец. Я дал ему снимок и одну записку. Но этот человек пропал, не появляется, не звонит… Хотя обещал…

— Он не может позвонить, — сказал Пафнутьев. — Ему отрезали голову.

— Даже так, — озадаченно проговорил Коля. — Надо же… Никак не угомонится мужик…

— Кто?

— Лубовский. Значит, если случилось так, — задумчиво проговорил Коля, — выходит, и записка, и снимок у Лубовского… Выходит, надо линять.

— Может, у Лубовского, а может, и нет, — заметил Пафнутьев. — Что же, этот следователь при себе носил эти доказательства? Конечно, нет.

— Может быть, может быть, может быть, — зачастил Коля, уже думая о чем-то своем. — Ты как поедешь в Москву? Поездом?

— Поездом. Или самолетом.

— Не надо ни поездом, ни самолетом. Не доедешь, не долетишь.

— Почему?

— Что-нибудь случится. Обязательно что-нибудь случится.

В кармане у Коли затрещал мобильный телефон. Он не торопясь вынул из нагрудного кармана рубашки маленькую коробочку, приложил к уху и сказал:

— Ну?

Потом отключил связь и опять сунул телефон в карман рубашки.

— Понимаешь, — пояснил он Пафнутьеву, — часто не слышу звонка, а когда он начинает колотиться у меня на груди, тут уж не ошибешься, моя коробочка колотится. Звонят вот ребята, сообщают…

— Что-то важное?

— Ждут тебя. Недалеко, на повороте.

— А откуда известно, что ждут именно меня?

— Сейчас ты один посторонний на этой улице. Здесь вообще посторонних не бывает. Я же сразу сказал, ты приехал не один. Не надо, Паша, сомневаться в моих словах, пустых слов я не произношу. На машине поедешь. С моим человеком.

— Надежным? — усмехнулся Пафнутьев.

— Очень глупый вопрос. Расплатиться с ним сможешь?

— Смогу.

— Расплатись. Он скажет, сколько задолжаешь. Сколько назовет, столько и заплати. Не жлобись, но и чаевых не надо. Он не завысит цену. К тому же у него и свои дела в Москве… Васю ему повидать надо.

— Но в город-то я еще заеду?

— Зачем? — удивился Коля.

— Командировку отметить…

— Перебьешься. Суточные хочешь получить? Ты такие суточные получишь… Не продохнешь. Мы сейчас с тобой допиваем водку, беседуем о жизни, за это время маленько стемнеет, подъедет Саша… Саша тебя и отвезет. Другой дорогой. Через город не поедете. А те на повороте пусть еще помаются немного.

— Мы поедем мимо семнадцатого километра? — весело спросил Пафнутьев.

Коля некоторое время с недоумением смотрел на Пафнутьева, не понимая смысла вопроса, потом до него дошло, он усмехнулся.

— А знаешь — да! Поедете той самой дорогой. Но не боись. Мы ведь с Васей тоже не можем жить спокойно, пока Лубовский на коне. Так что, можно сказать, о себе печемся, о собственной шкуре, — и Коля потянулся к бутылке, чтобы разлить остатки водки в прозрачные стаканы из тонкого стекла.

* * *

На приеме у президента Лубовский чувствовал себя совсем неважно. Все-таки покушение, даже неудавшееся, встряхнуло его достаточно сильно не только физически. То, что кружилась голова, подступала тошнота, ощущалась слабость в ногах, — все это не производило на него слишком удручающего впечатления. Гораздо хуже было другое — он опасался, что злополучное покушение заставит усомниться президента в том, что он годится для той должности, на которую шел так уверенно. Уж если на человека покушаются какие-то криминальные недоумки, значит, он с ними связан, значит, не годится, прокололся, значит, присмотреться к нему надо еще раз и гораздо пристальнее, нежели прежде.

Поэтому на прием он пошел, собрав все свои силы.

Впрочем, собирать все свои силы для броска, для удара решительного и верного, ему было не впервой. Более того, он в этой своей жертвенности находил даже некое удовольствие.

А я могу, как бы говорил он.

А вот не дождетесь, как бы говорил он.

А пошли вы все, козлы вонючие! — как бы говорил он, улыбаясь из последних сил широко и неуязвимо.

Оставалось, все-таки оставалось в облике Лубовского, в его словах, жестах этакая милая вульгаринка, сохранившаяся с тех еще времен, когда он шустрил наперсточником на рынке, торговал карточками спортлото и даже как-то владел обменным пунктом, недолго, правда, совсем недолго. И эту его легкую приблатненность не могли скрыть ни английские костюмы, ни итальянские рубашки, ни галстуки от Кардена. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что сам Лубовский и не стремился во что бы то ни стало избавиться от этого своего облика, справедливо полагая, что таким он будет более уместен и в самих низких кругах, и в самых высоких.

И был прав.

Да, как ни странно это звучит, но приблатненность или опять же вульгаринка в России и в конце двадцатого века и в начале двадцать первого была не просто простительной, а даже желательной, этаким своеобразным знаком качества. Конечно, конечно, рыба гниет с головы, и эта диковатая мода шла от вечно пьяного рыка предыдущего президента, который своей блатноватостью даже бравировал, полагая, видимо, что таким он больше нравится простому народу.

И тоже был прав.

Да, ребята, да, и в этом он был прав.