Бамбочада

Это было веселое отрадное место, усаженное привлекательными деревьями. Вдали на яблонях распевали птицы свои поэтические напевы.

– Какое пленительное место! – сказал Евгений. – Люблю я ангеловидных красавиц, успокаивающих дух.

Расположившись на траве среди девушек, Евгений чувствовал себя пленительно.

Одной рукой он обнимал сладкогубую Нинон, голову положил на плечо другой сахароустой обольстительницы и стал наслаждаться вишнями и благоуханиями леса.

Затем он взял палец Нинон и стал рассмаривать.

– Целомудренные женщины не имеют надобности ни в притираниях, ни в румянах, ни в кольце, – сказал он обольщающей его красавице.

– Не поговорить ли нам сегодня о поцелуях? – продолжал он. – Есть очень хитрые поцелуи: поцелуй, значение которого переносится с одного человека на другого; для этого целуют дочь в присутствии матери; иногда целуют отражение человека в зеркале или в воде, или даже тень его на стене; это поцелуй признания. Иногда женщина целует своего занятого друга – это поцелуй отвлекающий.

– Я люблю испанок, – сказала Нинон, – в них есть что-то такое… – и она щелкнула пальцами.

– Вот вам идеал испанской красоты, – ответил Евгений, – вот тридцать красот испанской дамы: три черных – глаза, брови и веки; три красоты красных – губы, щеки и ногти; три красоты длинных – тело, волосы и руки; три коротких – зубы, уши и ноги; три широких – грудь, лоб и междубровье…

– Нахал! – ласково ударила Нинон по плечу Евгения.

– Каждая часть тела обладает своей красотой, своим особым выражением, – говорил Евгений, провожая Нинон, – не только лицо отражает качества духовные одновременно с качествами физическими. – И нежно-нежно довел Евгений Нинон до крыльца ее дома.

– Любовь – это наслаждение пятью чувствами, – сказал он ей на прощанье.

Выпившему Евгению страстно захотелось увидеть Нинон. Он вышел на бульвар и подошел к ее дому; он прошелся мимо него несколько раз, затем вино подействовало. Евгений уснул, прислонившись к дому.

Гражданин, проходя мимо, посмотрел на Евгения с презрением. Еще не совсем протрезвившийся Евгений, заметив презрение, приподнял голову и сказал:

– Когда вы проходите мимо грешника, проходите с лаской. Монах, не отвращай лицо от грешника, взгляни на него приветливо!!!

Гражданин, чувствуя издевательство, вскричал:

– Если бы мне не надо было спешить на службу, я бы тебе показал монаха!

– Проходите, проходите, гражданин, не оборачивайтесь! – крикнул Евгений вдогонку.

Окно раскрылось, в окне показалась голова Нинон.

– Что вы здесь делаете, Евгений Павлович? – спросила она жеманно.

– Идемте гулять, – ответил Евгений, – сегодня такое дивное утро.

– Безобразие! Да вы не спали всю ночь.

– Я люблю легкомысленный образ жизни, – ответил Евгений. Помог Нинон выпрыгнуть из окна. Евгений зашел в свою комнату за бутылочкой вина.

– Я вас угощу великолепной наливкой торопуловского приготовления, – сказал он.

– Это еще что такое? – спросила Нинон.

– Это инженер, если можно так выразиться, с конфетной душой. Но я шучу, он очень добрый и славный человек; я очень его люблю, но наше горе заключается в том, что ко всему мы относимся иронически. К тому же наша ирония проистекает не из глубокого познания жизни и борьбы, противоположных принципов, а просто из некоторой лености, быть может, стыдливости, быть может, из нежелания вникать, если можно так выразиться, в сущность вещей. Ирония заменяет нам стыдливость. Но бросимте говорить о вещах серьезных. Но как уже печет солнце! Вы подурнеете, право, Нинон; вы не должны загорать.

– Я не так легкомысленна, как вы думаете, – ответила, помолчав, Нинон. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы изменили обо мне свое мнение.

– Я не сомневаюсь, что вы серьезны! У вас совершенно дивные волосы.

Нинон, с ее ярко очерченными алыми губами, открытыми голубыми глазами и мягкими золотистыми кудрями, казалась ему настолько куклоподобной, что он и себя опять почувствовал совершенно безответственным.

Евгений провел Нинон в совершенно тенистое место, очистил подножие дерева от голубых конфетных бумажек с изображением сердец, Аленушки, ногой очистил и от банок из-под шпрот, развернул газету, постлал ее, положил на газету пальто в виде подушки; Нинон села, он остался стоять.

Но уже лес наполнялся, и они вернулись в город.

Гуляя с легкомысленной Нинон по саду, Евгений развлекал ее рассказами про фижмы.

– Представляете ли вы ясно этот снаряд? – говорил Евгений Нинон, совершая с будущей подругой на несколько дней круги вокруг клумбы.

Посреди клумбы стоял на полупальцах Меркурий; он изображал фонтан; из воздетого пальца била струя.

– Представляю, – жеманно ответила Нинон, – это очень красиво.

– Не столь красиво, как занимательно, – ответил Евгений. – Представьте себе, летит карета, обе дверцы открыты, фижмы свободно болтаются снаружи. Или вот стол; дама кладет фижмы своим соседям на колени, а мужчины свои фижмы закидывают за стул.