Баловни судьбы

А когда перерыв кончился, и Эудун уже толкнул свою речь, и назначил на утро место встречи, и заставил меня с Юнни тоже сказать несколько слов о Калле — ведь Калле был членом клуба и многие его знали, — и сосчитал по поднятым рукам, сколько человек пойдет завтра в суд и все такое, и мы вернулись к своему столику, — там на одном из наших стульев сидела Сири.

— Привет, — говорит она. — Мы, кажется, знакомы?

— А то как же! — говорит Юнни и краснеет как рак. — Это вот Эудун, а это — Анне-Грете.

— Привет! — говорит Сири. — Здорово вы придумали. Я тоже пошла бы с вами, если б не работала.

— Отлично, — говорю я, больше я в эту минуту ничего сказать не в силах.

Сири поднимает на меня глаза, и я чувствую, как все у меня внутри сжимается в твердый комок. Опять пускают музыку, она орет так, что разговаривать становится легче. Сири продолжает глядеть мне в глаза, и я изо всех сил стараюсь держаться как ни в чем не бывало.

— Значит, ты тоже был тогда на пляже Бюгдё? — спрашивает она, помолчав.

— Был, — угрюмо бурчу я.

— Небось жутко было, да?

— Не без того, — ворчу я.

Мы сидим друг против друга, и я замечаю, как мое колено касается ее, потому что за столиком тесно, и кровь начинает стучать у меня в висках, будто я заканчиваю последний круг марафона, и я покрываюсь холодным потом. Мы вспоминаем то воскресенье в Санктхансхёугене, легашей и все остальное, и, вздохнув поглубже, я спрашивато, нет ли у нее охоты потанцевать, и она не отказывается.

Try

Yeah

Try

Yeah-heh-heh

Try-ah-aha-haah-ahah

If it’s a dream I don’t want nobody

To wake me^[20]

Даже не знаю, что именно в Сири так меня зацепило: вздернутый нос, густые светлые волосы, короткий дразнящий смешок или ее спина, прямая как свечка, а может, ее манера вскидывать голову при разговоре и слова, которыми она строчит как из пулемета, если не молчит, глядя на тебя широко открытыми глазами, то внимательными, то дерзкими, то испуганными, то смеющимися, то сухими и враждебными и уж не знаю, какими еще. Но одно я знаю точно: есть у меня чувство, что она настоящая, она человек, не пустышка, она работает, снимает себе комнату и сама себя содержит. Отец у нее алкоголик, она была по горло сыта домашними передрягами и, получив место кассирши в магазине «Ирма», сняла себе комнату и ушла из семьи, чтобы жить своей жизнью, как она выразилась.

Скажи, почему человек влюбляется? На это невозможно ответить. А между тем я влюбился, да так, что голова пошла кругом. Мы с ней танцуем до самого закрытия клуба, потом я договариваюсь с Эудуном, Юнни и Анне-Грете насчет завтрашнего дня, и они ехидно усмехаются, когда я говорю, что иду провожать Сири. Но мне до лампы все эти их улыбочки, они меня не трогают, и, когда клуб скрывается из виду, я осторожно обнимаю Сири за плечи, Она кладет руку мне на пояс, и так мы идем с ней под густым снегопадом, снег тает у нас на лицах, сверкает на ее ресницах в свете уличных фонарей и густо покрывает наши волосы и плечи, а потом осыпается на землю. Мы останавливаемся под деревьями недалеко от ее дома — она живет в Рёдтвете, — и я целую снежинки на ее лице, на волосах, на шее, чувствую, как ее упругое тело прижимается ко мне, и спрашиваю, нельзя ли нам подняться к ней, выпить чайку и всякое такое, а она смеется и говорит, что мы еще мало знаем друг друга, но зато можем встретиться снова. Ей кажется, что я ей нравлюсь, говорит она, уж и не знаю, что она хочет этим сказать.

Я возвращаюсь домой под густыми хлопьями снега, во всем теле такая легкость, точно я лечу, а не иду. Я разбегаюсь и качусь по ледяным дорожкам, и из-под ног у меня взлетает снег, словно из-под снегоочистителя на Доврской железной дороге.

— Касса в «Ирме», знаешь, где кафе «Сесил», — звенит у меня в ушах. — Может, придешь туда как-нибудь за покупками?

11

Утром на меня накатывает тревога. Я вскакиваю раньше, чем меня будит мамаша, лечу в ванную, быстро моюсь, одеваюсь и сажусь к столу, чтобы залпом проглотить чашку кофе, и все это в таком темпе, будто я всю жизнь привык вставать ни свет ни заря.

— Что это с тобой нынче делается? — спрашивает мамаша.

— Ты что, забыла? Забыла, что сегодня выносят приговор? — удивляюсь я. — Вчера вечером мы были в молодежном клубе, ребят агитировали. Сегодня в суде будет не протолкаться.

Так и есть. Я застаю там толпу ребят из молодежного клуба, это не считая нашего линнерюдского класса. Теперь нас тут больше половины. Зато все остальные — легавые. Но конечно, без места остаемся мы и вынуждены стоять в коридоре. Однако Эудун так легко не сдается, он тянет руку, совсем как когда-то в школе, и спрашивает у судьи, нельзя ли перенести заседание в зал попросторней. Здесь много товарищей и друзей Карла Магнара, им тоже хочется послушать.

Но судья не желает и слышать об этом. Он говорит, что сейчас менять зал уже поздно и что все, оставшиеся без места, должны покинуть помещение. Потом стучит своим молотком и объявляет заседание открытым. Эудун опять поднимает руку, но судья отмахивается от него, и всем, кому не хватило места, приходится выйти в коридор.