Баллада об ушедших на задание. Дот

«Юнкерсы» появились с опозданием. Три машины. На высоте тысячи метров они сделали круг, затем спустились до шестисот метров, сделали еще круг - и лишь тогда головная машина перевернулась через крыло и пошла в пике. Красные встретили ее огнем из всех пулеметов, но бомбы легли хорошо, а уже мчалась вниз вторая машина, и третья выходила на цель: «юнкерсы» завертели знаменитое колесо

Рота уже шла в атаку. Уцелевшие пушки выехали на огневую позицию и стояли, готовые включиться в дело, как только авиация закончит партию. Еще заход, еще Ортнер поймал себя на странном чувстве: конечно же, он болел за своих, он страстно желал, чтоб под одной из бомб дот раскололся, и тогда закончился бы наконец этот кошмар, но одновременно он следил за боем и с ревностью: он не хотел, чтобы для «юнкерсов» все обошлось безболезненно. Это, бесспорно, повысило бы цену дота. Черт побери, бормотал он, вчера эти красные били куда точнее, мне ли не помнить!…

И майор накликал-таки беду. «Юнкерсы» успели отбомбиться, но на последнем заходе у головной машины вспыхнул мотор.

Трагедия закончилась в несколько секунд. Ни один из летчиков выпрыгнуть не успел, да и не смог бы - земля была рядом. Так-то, господа, иронически пробормотал майор, дождался, пока стало ясно, что атака провалилась, и приказал дать сигнал к отходу.

Сегодня он был недоволен собой. То ли устал, то ли в нем что-то надломилось, то ли сомнение поселилось в душе, стало расползаться, и теперь этот процесс невозможно было остановить, только он стал угадывать в себе растерянность, которая вскоре сменилась ощущением беспомощности. Но ведь он и до этого понятия не имел, что делать дальше, как выкрутиться, однако это не отражалось на его внутреннем состоянии, а тем более на его поступках. Я становлюсь впечатлительным, разозлился на себя Ортнер и приказал ротным: «Делать траншеи в полный профиль: копать, копать и копать!» - и, чтобы наверняка и быстро вылечить свою душу, ушел спать в палатку.

Проснулся сам. Рядом с палаткой громким шепотом пререкались трое. Харти он сразу признал. Второй голос был знаком тоже. Эго новый адъютант, понял Ортнер, и вдвоем они не пропускают ко мне какого-то дельного человека. Ортнер еще прислушался и уверенно определил, что это человек свой: каждая реплика его была заряжена некой приятно-барственной интонацией. Что мимо Харти не прорвешься, это Ортнер знал точно, но и новый адъютант молодчина: деликатен, но тверд. Уже выбираясь из палатки, майор зачем-то попытался вспомнить лицо прежнего адъютанта, который достался ему от гауптмана Питча. Из этого ничего не вышло. Куда он делся? И когда?… Наверное, пустой был человек, никакой, раз так бесследно проскользнул мимо из ниоткуда в никуда, решил Иоахим Ортнер и напрочь выкинул вопрос из головы.

Перед ним стоял капитан люфтваффе, улыбчивый верзила лет двадцати двух с внешностью чемпиона по гольфу своего монархического клуба.

- Милый гауптман, вы играете в гольф?

- Еще как! И не только в гольф. Я играю во все, черт меня побери! - воскликнул капитан и радостно захохотал. - А что, мессир, это и есть ваше поле для гольфа? - Он широким жестом обвел долину. - На мой взгляд, лунок многовато, а? - И он захохотал снова, ужасно довольный своей шуткой.

Общих знакомых у них не нашлось, тем не менее они провели четверть часа в приятной болтовне, пока не добрались до дела. А заключалось оно в следующем. В семи километрах отсюда в этой же долине был аэродром, на котором сейчас базировалось несколько самолетов-разведчиков, ожидавших приказа о переброске ближе к линии фронта, и две эскадрильи двухместных монопланов, маленьких машин, какие обычно используются для небольших грузовых перевозок, для связи, неопасной рекогносцировки и т.п. Командиру группы монопланов и было приказано поддержать 1027-й батальон. Конечно же, больше одного-двух звеньев никто выделять не собирался, да и то на один вылет.

Что смогут эти букашки, если «фокке-вульфы» и «юнкерсы» не смогли?

Иоахим Ортнер придумал сразу. Бомбить не придется. У этого дота, видать, такое перекрытие, что бомбами его грызть и грызть. Вопрос: - Сколько бочек нефти может поднять одна ваша керосинка? - Четыре, мессир. - Прибедняетесь, милый гауптман? - Четыре, мессир. Ведь самолет должен летать, порхать, парить, а не ползти наподобие утюга, не так ли? - Хорошо, пусть будет по-вашему, гауптман. Сколько же бочек нефти понадобится, чтобы устроить на этом холме небольшую Этну? - Двадцать. - Почему двадцать, а не тридцать или сорок? - А потому, мессир, что пять самолетов сделают один вылет. И других цифр от нас не ждите. - Ну и стервецы ж вы, ребята… - Ха-ха!…