Баллада об индюке и фазане

Господи, как я хотела ощутить сейчас под рукой вместо проклятого поролона свое собственное тело! Званцев не понимал, что каждое его слово отзывается болезненным толчком под левой грудью. Как я хотела, чтобы эти толчки были знаками, которые подает мне моя светленькая дочка! Пусть бы он говорил все, что угодно, мой слух бы отключился, я вела бы с ней беседу на языке нежных прикосновений. Ну, что ты, что ты, сказала бы я ей, ну, успокойся, никто же не виноват, что получилась такая бессонная ночь, вот мы с тобой сейчас придем домой, ляжем, и я тебе колыбельную песенку буду мурлыкать, тихо-тихо, чтоб никто, кроме тебя, не слышал. Зажигает свечи сказка о звезду, я к тебе навстречу, доченька, иду… Я молча смотрела себе под ноги.

– Ну так как же?

– Не могу я, Званцев, быть вашей женой.

– Да почему же? Настолько не нравлюсь?

– Настолько не нравитесь, – немедленно согласилась я.

– Неправда, – уверенно сказал Званцев.

Надо было что-то отвечать.

Правду ему сказать, что ли?

Страшно даже подумать, как он воспримет эту правду. Вот тогда-то между нами уж точно все будет кончено. Нам все равно не быть вместе, но знать, что он меня презирает, что ему противно даже вспоминать обо мне… Ну как ему объяснить, что мы, женщины, иногда затеваем всевозможные штучки, что это, предположим, шутка не безобидная, но и не смертельная! Он же не поймет такого вовеки! А что я могу ему соврать?

И могу ли я ему вообще соврать? Ведь не могу! Он уже чувствует меня!

И я поняла – с меня хватит! Ночь со всеми опасностями – еще куда ни шло, но утро меня доконало. Все. Хватит. Довольно!

Ничего не изменилось. Свиста в ушах и бега задом наперед, как в допотопной кинокомедии, не было. А просто на душе стало вдруг так спокойно, как давно не бывало. И стоящий рядом Званцев опять был тем неуклюжим утренним гостем, который покачнул холодильник. Он переступал с левой ноги на правую, с правой на левую и качался с амплитудой в пятнадцать градусов.

– В Риге, Званцев, вас ждет женщина, которая, судя по всему, вас любит, – сухо сказала я. – И вы любите ее в меру своей способности к этому. Не надо искать спасения от любви только потому, что в голову не лезут рифмы. А в том, что вы искали именно спасения, я не сомневаюсь. И что было бы, если бы я бросилась в ваши объятия? Как бы вы себя чувствовали через полгода после нашей с вами свадьбы? Так что все к лучшему, Званцев.

– Вы не хотите меня больше видеть?

– Думаю, что это ни к чему.

– Ну тогда… Тогда – всего хорошего. Он повернулся и пошел, держа за руль велосипед.

Мы были уже почти возле дядиной усадьбы.

– Всего хорошего, – сказала я ему в спину.

В доме все, казалось, спали. Я влезла в окно, разобрала постель, и тут услышала голоса на кухне.

Там пили чай полуодетые Кузина и Кузен. Я поняла, что за время моих шатаний произошли кое-какие события.

– Ты чего ни свет ни заря поднялась? – изумилась Кузина.

– Пить хочу. А ходить полуголой по чужому дому неприлично!

– Этот дом теперь для, вас обеих не чужой, – сказал Кузен. – Мы с женушкой будем здесь каждое лето проводить отпуск.

– И сэкономим на самолетных билетах, – добавила Кузина.

– Поздравляю, – мрачно сказала я. – Ради такой новости могли бы и разбудить.

– Мы пробовали! – тихо рассмеялись они. – Тебя не добудишься!

И я подумала – а бабка-то Межабеле была права! Все исчезло, как будто не бывало. Я просто раньше всех легла спать и вот проснулась. Да, именно так все и было. На душе спокойно. Это – главное. Званцев – приснился. Мишка – плод воображения. Все. Точка. Точка! Все!

Кузина внимательно пригляделась ко мне.

– Что у тебя с волосами?

Я потрогала голову.

Волосы еще не высохли после купания и гладко лежали на голове. И хвост на спине получился плоский, тот, о котором мечтала Кузина.

– Н-н-ничего… Решительно ничего…

– А что это за пятно у тебя на платье? Что-то я не припомню, когда ты его посадила…

Я потрогала пятно и ощутила в кармане какие-то незнакомые вещи. Я действительно уже не помнила, что это такое, сунула руку в карман и вынула – серебряный лат и гонконгскую зажигалку.

При виде зажигалки Кузина чуть не свалилась со стула.

Я бросила зажигалку и лат на стол, попала в чашку, чашка полетела на пол и разбилась, а я, как ошпаренная, выскочила из кухни, пронеслась через двор и побежала в лес – куда глаза глядят.

Видно, мне недостаточно было той стыдобы, которой я натерпелась, пока Званцев толковал о моем будущем ребенке. Видно, мне было мало! Видно, хотелось еще!

Я пробежала сквозь лес, мимо ельника, в котором занималась художественным переводом, шла шагом, а дальше опять побежала.

Мелькнул плакат, извещающий о штрафе за убийство фазана.

– С меня бы кто догадался содрать этот штраф! – возмущенно обратилась я к плакату.

Званцева не было.

И лишь взобравшись на высокий холм, с которого были видны поля и дороги на несколько километров вперед, я увидела далеко-далеко человека на велосипеде и в желтой рубашке.

На багажнике велосипеда примостилась, подогнув лапы, большая сверкающая птица. Ее лазурная головка ярко выделялась на фоне рубашки. Золотой в темную полоску хвост волочился по дороге.