Баллада об атлантах

К концу первого дня Великой Гибели толстое покрывало грязно-серых туч пепла плотно закрыло небо, на несколько столетий закрыв поверхность от солнца. Наступивший мрак принес резкое похолодание, и с каждым днем температура падала все ниже. Первыми превратились в лед небольшие озера и реки, экваториальные моря, аккумулировавшие огромные запасы тепла, сопротивлялись морозу почти год. Из-за того, что толстый слой атмосферы, словно одеялом прикрывавший жизнь от космических лучей, исчез, радиация выжгла все, что уцелело после землетрясений и потери атмосферы. По Марсу загуляли чудовищной силы ветры. Словно наждаком обдирали поверхность, засыпали пеплом и песком заросшие багровой травой пустоши, они выли, стенали между мертвыми деревьями — кактусами, словно оплакивая погибшую жизнь. Высшие формы с поверхности полностью исчезли, лишь в глубинах планеты и у подземных источников тепла сохранились простейшие. Марс стремительно превращался в ту безжизненную, усыпанную осколками камней пустыню цвета крови, какой ее знал человек Земли.

Через семь дней после катастрофы, когда планета перестала дрожать в пароксизме марсотрясений, в жиденькую атмосферу вошло девять шаттлов, через час над уцелевшими космодромами планеты послышался грозный рев тормозных двигателей. Целью экспедиции было выяснить масштабы разрушений и спасти уцелевших. На орбите их ждали на скорую руку сооруженные орбитальными заводами герметичные жилые отсеки на несколько тысяч атлантов. Когда экипажи и добровольцы-спасатели вышли наружу, они не узнали планету. Под толстым слоем грязно-серых туч царил полумрак и мороз. Лишь кое-где на горизонте сверкал раскаленной магмой, выбрасываемой в атмосферу на огромные расстояния, вулканы. И смерть везде. Трупы животных и атлантов: и под обломками некогда величественных городов и под погибшими, изломанными деревьями. Вначале это шокировало, предлагали достойно похоронить погибших, но как это сделать, когда на поверхности и в заваленных убежищах сотни миллионов тел?

Спасатели, пытаясь найти уцелевших в убежищах атлантов, трудились самоотверженно, не считаясь с временем и собственными силами, по 14–15 часов в сутки, но выживших было мало. Страшно мало. Особенно впечатлил членов спасательной экспедиции случай, произошедший в конце второй десятидневки.

Из громового копья Оземона вырвалась ослепительно-яркая молния, ударила в центр гранитной плиты, закрывавшую вход в небольшое убежище. С раскатистым грохотом плита рассыпалась щебнем и песком, а атлант устало вздохнул и опустил оружие, уперся тупым концом копья о мертвую землю. Скорее всего внутри он встретит только труппы, но пока существует надежда на чудо, он будет работать! Несколько минут наблюдал как механические слуги разгребают остатки плиты в стороны. Под светом фонаря, горевшего в прозрачном пузыре, изолирующем вход от ставшего ядовитым воздуха Эсмиель, сверкнул металл двери. Оземон поднес к ней наконечник копья, электрическая дуга вгрызлась в толстый металл, прогрызая, проплавляя. Еще через полчаса атлант переступил порог. Мертвящую тишину, какая не бывает в здании, где есть живые, нарушали только тихие шаги Оземона; мигающий красный свет аварийного освещения на миг выхватывал из чернильной тьмы раскрытые двери отсеков и следы поспешного бегства: опрокинутая на пол трехногая табуретка, забытая сумка… разбитая бутылка в луже темной жидкости и никого. Атланты нашлись в самом дальнем помещении. Сразу за открытой дверью он увидел ужасную картину. На каменном полу на спине, с открытыми мертвыми глазами, лежала молодая атлантка с чрезвычайно красивыми, несмотря на предсмертную судорогу, чертами лица. Из груди, немного ниже сердца, торчал окровавленный кинжал. Возле бесстыдно оголенных ног лежал неопрятный кулек, размером в пол ляра (атлантская единица длины, приблизительно равная метру). Оземон наклонился над молодой женщиной, горькая усмешка скользнула по тонким губам. И здесь опоздали. Лицо его помертвело.

Тишина взорвалась жалобным, охрипшим младенческим плачем и, в первый миг, замерший в нелепой позе Оземон не поверил собственным ушам. Откуда здесь, в царстве смерти, может появиться младенец? Но детский крик продолжался, и он понял, что ему не кажется. Звук исходил из того самого неопрятного кулька, на который он вначале не обратил внимания. "Неужели? Не может быть!" Руки Оземона затряслись, словно в лихорадке. Торопливо наклонился и поднял кулек, руки торопливо откинули материю. Младенец, худой, с синюшным цветом лица, но главное — живой! Как? Как он смог выжить? И кто убил мать? — бились мысли, пока, кусая губы пытаясь не разреветься, смотрел на долгожданную находку.

Оземон развернул материю — осмотреть ребенка. В пеленке лежал исписанный изящным женским почерком лист.

"Быть может там написано, что за трагедия здесь произошла?" Лихорадочным движением атлант схватил послание, под аккомпанемент детского плача взгляд запрыгал по строкам.