Баллада о сломанном носе

Я пою для Ады — запершись в грязном школьном туалете. И это здорово звучит. Не волшебно, конечно, но определенно хорошо. Для школьного праздника сойдет.

Я обрываю пенье и открываю глаза.

— Ты правда очень здорово поешь.

— Я не хотел…

— Правда?

— То есть… хотел.

Мы смотрим на наши сплетенные пальцы. Я отпускаю Адину руку, будто меня ударило током.

— Не знаю, как это случилось… — говорю я.

— Мне кажется, ты справишься.

Мы стоим вплотную. Слишком близко. Мне кажется, что я сейчас задохнусь. Я прижимаюсь спиной к раковине.

— Да, но не можем же мы стоять на сцене взявшись за руки…

Я ногой распахиваю дверь и иду к лестнице.

— Подожди, Барт! Мне надо тебе кое-что рассказать…

— Хорошо, только не сейчас.

На школьном дворе воздух, и пространство, и люди.

Я отхожу в сторону и глубоко дышу. Значит, это возможно? Я пел чисто не просто при другом человеке, но мы еще и стояли нос к носу. Дело в волшебстве Адиных рук или я могу петь и без них?

Я не успеваю как следует додумать эту мысль, как ко мне подходит Август.

— Чего стоим?

Я киваю. Знает ли он, что я только что был внизу с Адой?

— Это правда, что говорят?

— Что правда? — переспрашиваю я, не представляя, о чем он.

Поодаль стоят, глядя на нас, еще несколько ребят. Брови у Августа слегка приподнимаются. Ну вот, сейчас все выяснится.

— Что ты живешь в трущобах и твоя мамаша весит двести кило.

Мое тело словно наливается свинцом.

— Нет, — говорю я жестко. — Неправда.

— И сколько же она весит?

— Килограммов шестьдесят.

Я отвечаю в полной уверенности, что так оно и есть, — без этого трудно говорить убедительно. — Да?

Никто не знает, сколько весят их мамы, — особенно если те стройны и тянут не больше чем на шестьдесят кэгэ. Август кивает. Частью души я надеюсь, что на этом все кончится. Август поймет, что Ада распространяет отвратительные слухи, доверять которым не стоит. Что Ада рассказала это Августу в момент слабости. Что все можно списать на недоразумение. Что в сторонке стоящие парни ничего не слышали. И что я могу уговорить какую-нибудь стройную тетеньку выдать себя за мою маму и подтвердить, что мы живем в обычном доме, где лестницы моются каждую неделю.

Но рассудком я знаю, что это только начало.

— По-моему, от тебя пованивает плесенью, — бросает мне Август и отходит.

Немного погодя ко мне подбегает с обеспокоенным лицом моя одноклассница Марита и спрашивает, так ли все у меня плохо, как она слышала.

— Понятия не имею, — отвечаю я.

— Ваша квартира правда в таком… в социальном жилье?

— Если пятикомнатные апартаменты с балконом и тремя каминами называются социальным жильем, то да.

— Тремя каминами?

— Нет, с двумя… и с изразцовой печью.

До начала занятий еще двое-трое подкатывают ко мне с теми же вопросами. Ады нигде не видно. Куда она подевалась? Урок начинается, а Ады все нет. Может, она испугалась? Ее можно понять: вряд ли кому-нибудь хочется нажить себе врага в лице человека, собирающего фотографии маньяков. Зато теперь никаких сомнений в том, что Ада не умеет хранить секреты.

Мозг кипит от множества мыслей. Вообще-то я даже хочу, чтобы мама со всеми своими килограммами заявилась на летний концерт или на любое другое школьное мероприятие. Мне вовсе не нужна пятикомнатная квартира с двумя каминами и изразцовой печью. Но ежедневно я хожу по лезвию ножа. Еще чуть-чуть, и мы с Бертрамом поменяемся ролями. И жизнь в трущобах с необъятной мамой я могу компенсировать лишь тем, что так спою на летнем празднике, что у всех челюсти отвиснут.

Учитель Эгиль, не успев войти в класс, сообщает, что на последнем уроке состоится общая репетиция. Кто хочет, может воспользоваться залом и на переменах.

Я стараюсь изо всех сил следить за уроком. Речь идет о норвежском языке, родном мне и потому нетрудном. Но сегодня я ничего не в состоянии понимать. После звонка я сижу за партой, пока Эгиль не просит меня выйти во двор.

— Жду не дождусь послушать тебя сегодня, — говорит он, когда я прохожу мимо.

Во дворе никто не обращает на меня внимания. Все обсуждают сенсацию — Бертрам в зале читал рэп так же круто, как Снул Дог. И взял себе артистический псевдоним Полтинник — типа как у Кёртиса Джексона по кличке Пятьдесят Центов.

Я оглядываюсь. Бертрам больше не бродит в одиночестве по задворкам, он со всеми. Вот-вот он сделается своим в доску, а кто-то другой станет изгоем.

Проходит слух, что «Б» класс репетировал танец, который вызовет настоящий фурор.

Не так давно я видел по телеку фильм о Французской революции и прямо почувствовал, каково это — сунуть голову под гильотину. Огромное острое лезвие обрушивается на тонкую шею — и вот уже моя башка на шесте в углу школьного двора.

Проблемы с учебой к концу дня лишь усугубляются. Как будто во мне сбилась настройка. Раньше я всегда считал, что в конце концов все будет хорошо. Какая чушь!

Или нет?..

Я стою на сцене — это правда. Неважно, что это всего лишь сучковатые, потрепанные подмостки в школьном актовом зале. Идет последний урок, мы начинаем репетицию летнего концерта, и я точно знаю — мне здесь не место. И все же я стою на сцене, судорожно глотая воздух.